Блуждающие звезды

В зеленом небе спит луна.
Дрожат цветы в пузатой вазе.
Невыразимо безобразен,
Идет осел.
На нем - грустна,
Обнявшись,
восседает пара.
И музыки далекой старой
Едва мелодия слышна.
Как безнадежен горький плач
Еврейских беззащитных скрипок!
Летит по воздуху скрипач
В кругу удач и неудач
На вечном празднике ошибок.


Он прилетел неожиданно...
Растревожил... закрутил... завертел, как мог, как умел лишь он один...
Привез подарок...
Уж и не думала... не гадала, что хоть что-то сможет меня удивить, или порадовать... так порадовать...
С некоторых пор всё окрасилось в серые тона...
Не те изящные, перламутровые, как шелк... на полотнах Рейхеля...
В минуты грустные я люблю смотреть на это изящество, на исполненные достоинства царственные изображение...в жемчужных шелках этих...
Думала, останется это моим утешением...
И снова... мы лишь предполагаем...
Он привез подарок... подарок...
Афишу бродвейского мюзикла...
"Скрипач на крыше"...
И я... влюбилась...
И это... думала это уже не случится со мной... потерявшей так много... но... вот... опять и снова...

Естественно, я начинаю рыться в рукописях, книгах, старых журналах - восстановить в памяти нити, которые свяжут меня настоящую с тем, давно ушедшим временем...
От той шумной и неоднозначной бродвейской премьеры отделяет нас почти сорок лет...
Срок немалый...
Дивный скрипач Штерн... и лондонец Тополь-Тевье...
А Голда?
Я с изумлением взираю на афишу...
Это Голда...
Это Голда?
Я никогда не видела ничего подобного...
Мне уже не хочется любоваться "перламутром" Карла Рейхеля... я заворожена дивной молодой зеленью с какой-то невероятной подсветкой, делающей женщину на афише похожей на драгоценный камень... изумруд чистой воды...
Я не задумываюсь - что... кто... актриса, или образ... собирательный...
Я не могу отвести глаз... не могу... не хочу...
Свет места скорбного... не удивляет... не расходится с восприятием...
Нет... гармонирует... тревожит и... успокаивает...внушает некую надежду...
Вечную надежду на то, что лишь земля и зелень на ней произрастающая не предадут... успокоят... укроют теплом своим и своей нежной тяжестью...

Я не могу понять... откуда эта притягательность... что так завораживает...
То, о чём я написала чуть выше, или что-то еще... более глубинное... сродни законам... крови...
Глядя на афишу эту, я испытываю некое чувство... желание оказаться внутри сюжета... заглянуть за раму... ступить на ту... потустороннюю землю...
Встать рядом с прекрасной женщиной, поддержать в скорби ее, утешить... если это возможно...
Утешить...
И снова калейдоскоп лиц и событий...

ГОСЕТ...
Соломон... бедный... бедный Соломон...
Марк... мой художник... мой поэт...
Его фрески, плафон, картины в простенках между окнами... и всё это в Москве... на улице Чернышевского, 12...а не в Гранд Опера...
В далекие времена...
Первые спектакли...
Мазлтов...
Переезд на Малую Бронную...
Странный язык, к которому привыкает публика...
Разногласия с опекаемой Станиславским ГАБИМОЙ... с ее "высокой топикой и низовой традицией ГОСЕТа"...
Гастроли в Европе...
Так странно... выездной театр... еврейский... тогда...
Шумный успех в Париже...
В числе зрителей - Б.Брехт, Т. Манн, Л.Фейхтвангер...
А дома... отношение уже меняется...
В прессе звучат страшные слова - "безыдейность" репертуара, "бессмысленное левачество" и "формализм"...
Нелепые административные обвинения в адрес режиссера, заставившие его остаться в Европе...
Грановского... создавшего "Ночь на старом рынке", где из трехсот строк текста сотворил "реквием умирающему еврейскому местечку".
И... бедный... бедный Соломон, мечтающий "вернуть понятиям честности, справедливости изначальную, библейскую чистоту и красоту"...

Над чьей могилой тоскует ЖЕНЩИНА?
Жена Тевье-молочника...
Бедные дети... бедные люди...
Бедный-бедный... СОЛОМОН...
"Посмотрел я на свою жену, стоит бледная как смерть и слова вымолвить не может.
Бог с тобой, Голда-сердце..."
Этими словами Тевье я и закончу свой маленький печальный рассказ...
Ты всё выдержишь...всё сможешь...и забыть и помнить вечно, потому что - "Бог с тобой, Голда-сердце..."