«Тайная жизнь»: Библейский эпос о жертве нацистского режима

Фильм Терренса Малика, получивший приз экуменического жюри


Набожный австрийский фермер Франц Егерштеттер (Аугуст Диль) вместе с женой и тремя дочерьми живет в коммуне Санкт-Радегунда, боронит землю, гладит рукой восходы, любуется прессом неба и мышцами реки, обращается внутренне к господу и воплощает сельское умиротворение. Парадиз даст тещину в 1938-м: после аншлюса Австрии, вся страна и каждая коммуна окажется в режиме добровольно-принудительной присяги. Егерштеттер будет пошагово отметать увещевания нацизма: сопротивляться немецким оккупантам (за кадром), отказываться идти в армию и на войну, обсуждать с викарием (Тобиас Моретти из «Комиссара Рекса»), что церковь не должна поддерживать насилие, затем стоически примет смерть через гильотинирование в 1943 году. После войны его реабилитируют австрийские власти, в 2007-м причислят к лику святых, в 2019-м о нем снимет фильм философ-затворник Терренс Малик – спец по религиозным полотнам – и получит в Каннах приз экуменического жюри.


Малик, начинавший одним из апостолов Нового Голливуда, уже 20 лет избегает стройного нарратива, предпочитая визуальную и сюжетную монтажность. Уже в «Тонкой красной линии» (1998) он столько раз переписал сценарий и так перетасовал историю на монтажном столе, что оттуда выпало несколько актеров, а Эдриан Броуди, начинавший съемки в статусе главного героя, остался при двух репликах. История повторилась с «Новым Светом» (2005) и частично с «Древом жизни» (2010), где эхом изначальной задумки присутствовал Шон Пенн. Следующие десять лет истории становились все более абстрактные, а слова и движение сюжетных линий все больше выглядели напылением к эффектному созерцанию.

«Тайная жизнь»: смотреть фильм онлайн

Основанная на реальных событиях «Тайная жизнь» на этом фоне выглядит непривычно стройно, хотя драматургическое путешествие из точки А в точку Б режиссера «Путешествия времени» по-прежнему мало интересует. Можно даже предположить, что и Егерштеттер ему интересен в привычной надгорной оптике – как идея, как Человек в густой сложности морального выбора. У Человека есть Жена (Валери Пахнер) и три дочери, а также Мать, которая смотрит на него с молчаливой тоской, воплощая пассивный гнет наследия (отец Франца умер в Первую мировую, отчим – подарил фамилию). В коммуне – микрокосме общества - есть Мэр, а на военных сборах – эхе милитаризма власти – у Человека появляется Друг. За духовный социум отвечает Священник, за воплощение мелкой власти нацизма – Судья (покойный Бруно Ганц), который вынесет смертоносный вердикт. Однако важнее, думается, другая фигура, возникающая мимоходом, с той же взвешенной случайностью, с которой в живописно-наблюдательном кадре фильмов Малика все и происходит (вечного соратника Эммануэля Любецки почти неотличимо заменил оператор Йорг Видмер, работавший фотографом на «Рыцаре кубков»).


«Тайная жизнь» разбивается на два типа сцен: гармония земледелия, снятая с фирменным маликовским придыханием, перемежается эпизодами нарастающего социального напряжения, когда на Франца и его супругу начинают косо смотреть, потом задирать, плевать, бить, далее – тюрьма. Особняком стоит встреча с иконописцем, который годами рисует Иисуса и испытывает внутреннее затруднение, так как изображает страдание, не страдая сам. Этот монолог выглядит не только религиозным откровением, требующим свершения, но и мета-комментарием: Малик, чьи фильмы последнее время и выглядят как большие авторские монологи, разыгрываемые персонажами-архетипами, проводит границу между изображением и проживанием, действием.

Таких границ в фильме много. Для начала непросто ухватить, чей взгляд транслирует камера: это не божественное всевидящее око из «Древа жизни», всматривавшееся в травинку и способное прозреть время на тысячелетия взад и вперед, но и не взгляд человеческий. Помпезные панорамы сменяются завораживающей широкоугольной съемкой или даже репортерской камерой, которая врывается в быт Франца и его семьи, документально замирая в одних сценах и вуайеристски лобызая персонажей в других. Для фильма не так важны лица героев – в ряде сцен кадр не сомневаясь проводит артисту лоботомию, но существенны руки. Пальцы, щекочущие пшеницу, пальцы, впивающиеся в плоть почвы, пальцы, скользящие по бумаге с гербом вермахта, наконец – ладони, соединенные двумя возлюбленными на фоне открыточного вида. Последнее – возможно, лучшая сцена фильма, хотя «Тайная жизнь» не про то, как двое держатся друг про друга, скорее про человека, который не сгибается от урагана больших идей.


Показателен эпизод в тюремном дворе. Франц сидит на корточках и смотрит в небо. Следующий кадр – неожиданно подвижный взгляд камеры снизу-вверх на крышу и небосклон, демонстрирующий ракурс, который очевидно не виден самому Францу. Через грубую монтажную склейку этот морок развеивается – и камера демонстрирует уже тот участок неба, который соответствует статичному взгляду заключенного. Вероятно, взгляд «Тайной жизни» – это взгляд души, чья тайная жизнь и заставляет верить в перспективы этого жестокого и непростого мира.

Словосочетание «тайная жизнь» позаимствовано у английской писательницы Мэри Эванс, публиковавшейся под псевдонимом «Джордж Элиот». Цитатой из нее Малик заканчивает фильм. Сам фильм при этом выглядит отражением сюжета «Маленьких женщин» Луизы Мэй Олкотт, где большие идеи и сопутствующий им пир духа оказываются задником для истории четырех сестер. У Франца только три дочери и, в отличие от отца семейства Марч, он защищает идеалы без ружья в руке, но на уровне интонации и интенции Малик и Олкотт как будто бы близки. Их истории о человеческом достоинстве и противостоянии личности большим и малым сообществам – деревне, стране, вере, политике.


Однако – вернемся на круг – герои «Тайной жизни» не люди и даже не меткие олкоттовские типажи. Малик вписывает маленького человека в полотно истории, монтируя визионерские общие места с хроникой: фильм начинается с кадров немецкого парада, на котором присутствует Гитлер; вскоре Гитлер вернется вновь – будет общаться с детьми и пританцовывать, а затем его резкий голос послужит саундтреком для вида ночной горы. В другой сцене Франц, вспоминая сон, будет видеть перед глазами документальные кадры движущегося состава. Поезда будут регулярно возникать и в постановочной части фильма.

Очевидно, что технология, индустриальный шаг в истории цивилизации приблизил кошмар разобщения, моральной серости и наступления маленького апокалипсиса. И во фреске конца света отдельно взятые фигуры не важны, потому Егерштеттер и выписан с фактурностью и выхолощенностью Жанны Д’Арк (интересно соотнести образ Франца с версиями Орлеанской девы Дрейера и Брессона). Однако подобное происходит и с большими фигурами истории. Если Тайка Вайтити в «Кролике Джоджо» рисует Гитлера пародией, схематичной и оттого заразительной для подросткового ума идеей, то Малик возвращает ему человеческую хрупкость и незначительность: открытость к неправильным решениям, скромное место в локомотиве истории. С точки зрения драматургии Франц и Гитлер антагонисты: один избегает любого обобщения, что в обществе, что в вере; второй выстраивает собственное учение, в котором стремится занять место вседержителя. С точки зрения вечности они, как ни странно, равны в возможности повернуть стрелку истории. И ее поезд способен двинуться по иному пути.


Именно тотальная двойственность и есть предмет интереса «Тайной жизни», как бы многозначительно и утомительно Малик ни драпировал эту линию. Хроника и сыгранное, природа и город, человек и общество, война и мир, смертная казнь и не к месту торжественный цилиндр на голове, гармония и апокалипсис. Будь манера режиссера более аскетичной (чего мы, конечно, не в праве требовать), само место развязки описало бы привлекающий режиссера парадокс. Район Тегель – второй по величине в Берлине – примечателен не только тюрьмой, но и аэропортом. Место закрепощения души соседствует с возможностью к обширным перемещениям, источником столь любимых маликовской камерой полетов. Добавить сюда старейшее дерево в Берлине – чем не Древо жизни? – и монументальная притча вырисовывается из гения места сама.

Однако режиссер снова и снова складывает куски культурной западной матрицы, чтобы выложить из них слово «вечность», напоминая, что в природе – согласно чьему-то замыслу или по причине некоторого естественного цикла – все сменяемо, а изуродованная почва способна снова дать плоды. На тайную жизнь аккредитован не только человек, но и окружающие его создания – от столь любимых камерой Видмера коров, ослов и растений до микроорганизмов, которыми кишит почва. И если земля способна перенести мор, засуху и многие другие катаклизмы, то и история способна затянуть свои раны. Для этого ей понадобится активная деятельность человеческого духа, который состоит не только из эфемерно возвышенного, но все-таки и из приземленно людского. Последнего – повторять так трижды – в «Тайной жизни» прискорбно мало.

[video id=5690]