Хари, Кришна!

По Арбату перемещался табунок кришнаитов. В своих розовожёлтых одеждах, с бритыми головами и маленькими косками на затылках, они напоминали инопланетян. Позвякивая бубнами, приплясывая, и распевая "Хари,Кришна!", они дефилировали среди гуляющей толпы, приветливо и зазывно улыбаясь.
Я заметила, что кое-кто из публики уже подёргивает плечиком в такт "инопланетным" тамбуринам, да и сама я, что греха таить, еле сдерживалась, чтобы не пуститься с притопами и прихлопами за этой развесёлой компанией.
Но я была не одна, и (декорум!) положение обязывало!
А к чему оно обязывало, это положение? К чинному променаду? Но сердце просило большего.
Хотелось (уметь бы!) пройтись колесом, запеть громко, в голос, ничего не боясь и никого не стесняясь.
Я так любила жизнь, во всех её проявлениях, и так хотела жить.
Но этот, будь он неладен, декорум, связывал меня по рукам и ногам. Связывал меня статус замужней дамы.
Мой спутник не признавал вольностей. Всё должно быть чинно и более чем благородно.
Однажды, здесь же на Арбате, в самом начале перестройки, когда так пахло весной, круглый год пахло, и люди ошалевшие от этого весеннего настроения, ликовали и не могли удержаться от из ряда вон выходящих поступков, мы набрели на "бродячих артистов". Деньги собирались в "шапку" и начиналось действо.
Публика почтеннейшая стояла кружком, и чтобы второй ряд мог видеть представление во всей красе и прелести, первый усадили прямо на землю, на тёплые арбатские камни.
Я плюхнулась на древнюю мостовую с упоением, а потом всю дорогу домой выслушивала нравоучения моего спутника о, чуть ли не идиотизме такого поступка, и шла, глотая злые слёзы. Настроение было безнадежно и надолго испорчено.
Шло время.
И однажды я проснулась и поняла - если не изменю что-то в своей жизни, то просто задохнусь, погибну. Ну, сколько мне ещё осталось? Лет десять? Пять?
Да хоть год, подумала я, да мой будет!
Я надела старые джинсы, растянутый, "дачный" свитер, голову украсила банданой, и вышла из дома. Одна!
Я ехала на Арбат. Оказалось, что будни здесь ничем не отличаются от праздников. В переходе немолодые музыканты исполняли душещипательные мелодии. Я постояла, и с удовольствием послушала, подпевая тихонько.
Слова-то были знакомы. Это были песенки нашего поколения.
А на Арбате танцевали мальчишки. Это уже был их танец. Это был "брейк".
Как я любила "брейк"!"Нижний брейк" приводил меня в восторг и трепет.
Мальчишка в кепке стоял на голове, и выделывал руками и ногами немыслимые выкрутасы. Его тело сворачивалось штопором, и благополучно разворачивалось.
Я прилегла рядом и заглянула в его глаза - мне так этого хотелось.
Хотелось этой сопричастности. С "брейком".
Мальчишка умудрился подмигнуть мне и показать язык.Я была в полном восторге. Я была счастлива.
Впервые за долгие годы, я чувствовала себя частью веселой массы, а не куском гордого одиночества. Я купила какой-то пирог и с удовольствием сжевала его.
Домой я вернулась вовремя. Успела переодеться, но что-то в моём облике и поведении неуловимо изменилось.
Меня не "цепляли", не учили жить, но мне казалось, что, если и будут, то мне-то будет "по барабану". Это выражение я тоже услышала там, на "улице".
Я стала ездить на Арбат, стала посещать какие-то нелепые вернисажи, и оказалось, что они вовсе не нелепые, а наполненные глубоким смыслом, не всем понятным, но от этого не делающимся менее прекрасным.
Этот смысл был везде.
Потом я позировала молоденькой художнице, совсем ещё девочке. Она писала мой портрет, а я потихонечку рассказывала ей историю своих "арбатских похождений". Через час портрет был готов, и я увидела не себя, я увидела Валькирию.
С большого листа плотной бумаги на меня смотрели глаза решительной, смелой женщины, с развевающимися волосами, в домотканой одежде и рябиновых бусах.
Я дарю вам этот портрет, сказала девочка.
Я приняла подарок. Легко.
На следующий день я поехала в художественный салон, и купила холщёвое платье, так похожее на то, в которое "одела" меня маленькая художница, и коралловые - "рябиновые" бусы.
И однажды, в воскресенье, мы поехали на Арбат вдвоём.
Я надела платье Валькирии, бусы и лёгкие сандалии. Взяла холщёвую
сумку. На меня покосились, но промолчали.
На Арбате бушевал праздник. Играли маленькие оркестрики, танцевала молодёжь, показывали фокусы какие-то бедолаги, играла на скрипке маленькая девочка. Она играла всегда одно и то же - "И мой сурок со мною".
Я знала её.
А среди художников я заметила свою маленькую подругу. Она писала портрет с кого-то, и не могла меня видеть, но я была уверена, она бы одобрила всё!
Всё, что на мне, и всё, что во мне!
И тут я услышала звуки, которых так ждала - это были звуки индийских бубнов, и услышала призывное - "Хари, Кришна, хари, хари"...
Я рванулась сквозь арбатскую толпу на эти звуки, и вскоре присоединилась к поющим и танцующим "инопланетянам".
Домой мы ехали молча. Мне было всё равно, что мне скажут, как посмотрят.
Но...
Произошло то, чего я меньше всего ожидала. У двери нашей квартиры мой спутник взял меня на руки и перенес через порог.
Дома отключил телефон.
Снял с моих усталых ног сандалии, и омыл ноги мои прохладной водой.
А потом, подарил мне такую ночь любви, какой у нас никогда не было.
Даже на "заре туманной юности"...

Рина Феликс
Июль 2007 года