«Рай: Надежда» Ульриха Зайдля

Полненькую девочку-подростка привозят в некое подобие пионерлагеря для похудания, где она большую часть времени проводит за физическими упражнениями и общением с такими же полненькими девочками и мальчиками. Еще там она влюбляется. Правда, не в мальчика, а во взрослого мужчину, врача, который систематически проверяет у ребят вес и самочувствие. Это, собственно говоря, сюжет нового фильма Ульриха Зайдля, заключительной части его «райской трилогии». Его фильмы всегда лишены моральной оценки и представляют собой простое наблюдение за человеческой природой, во всяком случае, про это говорит сам режиссер. Если насчет предыдущих картин Зайдля это заявление звучало несколько спорно, то в отношении «Рая: Надежды» оно кажется наиболее уместным. Первую любовь не вернешь назад, как пела одна девушка в 90-е, и, хотя в названии фильма фигурирует совсем другое слово, именно это чувство, беззащитное, трепетное и хрупкое при всей его подростковой нелепости, подходит больше всего. Это самая нежная и невинная работа режиссера на сегодняшний день, несмотря на, казалось бы, опасную в наше строгое время тематику.
Рассказчик фиксируется не на условном Руперте, а на толстоватой Лолите и умудряется подать эту историю на полутонах, без шокирующей «правды жизни». Самый нелицеприятный момент в фильме – пьяное веселье в каком-то кабаке сбежавших на ночь из лагеря девчонок. Впрочем, от Набокова в фильме почти ничего нет – ни коленок, ни леденцов, как, кстати, и от предыдущих фильмов Зайдля. Мелани привезла в лагерь тетя, героиня «Рая: Вера», весь фильм она пытается дозвониться до матери, главной героини «Рай: Любовь», но это, пожалуй, единственное, что связывает все части трилогии.
Всё, чем так славится европейское фестивальное кино, и Зайдль в частности, здесь как будто специально оставлено за кадром. Томление девочки, весь фильм болтающей с подружкой и ходящей на приемы к врачу, передано с одной стороны внимательным взглядом со стороны, свойственным псевдодокументальной манере режиссера, а с другой – широкими мазками, характерным скорее итальянским киноклассикам. Фамилия Антониони в одном ряду с Зайдлем звучит как минимум странно, но в этом случае это сравнение вполне уместно. Искусство использовать полутона и умолчания никогда не было в числе основных достоинств австрийца, привыкшего скорее шокировать или как минимум нервировать почтенную публику. Несмотря на показную холодность, Зайдль всегда относился с нежностью и симпатией к своим персонажам, просто это не всегда легко было разглядеть. В «…Надежде» он доказал, что может работать намного тоньше и передавать не только ужас опостылевшего бытия и пресловутую тошноту, но и томление плоти и духа. Стоит признать, что такое умение дорогого стоит.