В 1959 году редактор романа испугался второй части дилогии про Сталинградскую битву и сдал ее не в печать, а в КГБ. В 1960-м "Жизнь и судьбу" стерли даже с машинописной ленты. Но рукописный экземпляр сохранился у друзей Гроссмана, и через двадцать лет, в 1980-м, роман издали на Западе. Еще через восемь лет на волне возвращенной литературы его прочли в СССР. Политическая смелость романа вряд ли перешагнет рамки сравнения двух тоталитарных государств, что сегодня уже не откровение. Но вот стержень романа - не замутненная идеологическим бредом (а гроссмановские лагерники ведут даже и разнопартийные споры) простая человеческая совесть - временной ревизии не подлежит.
В Малом драматическом театре "Жизнь и судьбу" готовили с архивной тщательностью. Додинские ученики даже ездили в экспедиции на места бывших сталинских и фашистских лагерей. При таком подходе можно было бы ожидать на сцене реставрации физиологической реальности концентрационных зон. Но этого в спектакле нет. Постоянный соавтор Льва Додина художник Алексей Порай-Кошиц по диагонали сцены, поперек квартиры Штрумов, разделил сцену металлической волейбольной сеткой. Она и рассекает, и соединяет живых и мертвых, заключенных и свободных, жертв и палачей. Спектакль и начинается с игры в волейбол - белый мяч летает от рук к рукам.
Спектакль смонтирован как кино. Время и место действия сталкиваются, эпизоды наплывают друг на друга. Здесь это не только ритм действия, не только эмоциональный монтаж, но и философия постановки. Все и вся в "Жизни и судьбе" зациклено и завязано. Группы заключенных получают свою пайку прямо из буфета Штрумов, а физики здесь же ведут свои разговоры. Любовью занимаются на железной кровати, а вокруг грохочут бои. Личное и общественное пространство оказались неотделимы друг от друга. Заключенные на разводке в сталинском и гитлеровском лагерях поют одну и ту же серенаду Шуберта - "Песнь моя, лети с мольбою тихо в час ночной". И кажутся, несмотря на возникающие диспуты и разборки, неким общим телом страдания.
Вместе с тем спектакль в отличие от романа нельзя назвать эпопеей - в согласии с законами драматической сцены речь здесь не о народе, а о человеке. "Жизнь и судьба" в МДТ начинается с середины романа. Семья Штрум вернулась из эвакуации в свою московскую квартиру. Понятно, что в инсценировку не вошла часть линий гроссмановской эпопеи. Нет обороны сталинградского дома. Почти отсутствует война (за исключением знаменитых нескольких минут, на которые Новиков задержал наступление). И нет влюбленности Штрума в жену сослуживца. Хотя главным героем спектакля стал именно он, физик-ядерщик Виктор Павлович Штрум,- психологически виртуозная роль Сергея Курышева.
Переданное Штруму из еврейского гетто матерью послание тянет лирическую нить спектакля. Знаменитая додинская актриса Татьяна Шестакова сыграла эту роль как-то особенно чисто и пронзительно. Не текст прочла - пропела судьбу. Судьбу маленькой аккуратной женщины-матери, русской интеллигентки, которую заставили вдруг вспомнить о своем еврействе. Нельзя сказать, что темы фашистского холокоста и советского антисемитизма стали в додинском спектакле более выпуклыми, чем у Гроссмана. Но насквозь интернациональный в романе советский физик Штрум на сцене почувствовал нежность и тоску, выразившиеся в шагаловской пластике национального танца. А самая, может быть, страшная глава романа - отправка евреев в газовую камеру - в додинском спектакле решена одним штрихом, из тех, которые остаются рубцом на памяти.
Елена Герусова
3 комментария
обсуждение >>