В театральной практике далеко не все так просто, как у Михаила Зощенко в «Монтере», герои которого пытались выяснить, «кто важней в театре — актер, режиссер или, может быть, театральный плотник». Ответ определила жизнь. Действительно, без монтера и плотника — никуда... Конечно же, не жить театру и без сценографа, и без многих других. Но начало всему — прекрасное триединство Мастера музыки, Актера-лицедея и Мастера слова и действия. И если в науке говорят о двух сообщающихся сосудах, то в музыкальном театре их, как минимум, три, три сообщающихся источника, живущих по известным физическим законам, питая друг друга. Можно предположить, как расцветает театральный организм, когда пьет из источника беспредельных музыкальных фантазий дирижера Лугова, когда согрет источником света многих актерских звезд, а творческую цель и русло движения к ней пролагает источник мысли режиссера Тамары Давыдовны Гогава. Пусть у читающего не возникнет образа некоего благостного сосуществования этих самых источников. Было немало бурь. Оттого, что сталкивались равные, достойные, до самозабвения (вдумайтесь в изначальный смысл слова!) любившие свое дело и знавшие в нем толк.
Никто, работавший под началом Тамары Давыдовны, не станет отрицать, что стиль ее руководства целиком авторитарный, но он еще и целиком компетентный. Потому некоторые неудобства одного сполна компенсировались другим. В начале работы Тамары Давыдовны с труппой театра многим трудно было согласиться с тем, что тебе предлагают новую роль, где серьезных слов и мыслей больше, чем у прежних твоих персонажей, а положений, которые бы вызвали зрительские аплодисменты, не так много, как того хотелось бы. И вообще, желаемого от этого драматического режиссера не дождаться...
Но совсем незаметно акценты изменялись, и уже значимым было одобрение твоей работы режиссером Гогава. Больше того, желали ее благосклонности, но совсем не потому, что она «главный», а потому, что все более понимаемыми становились ее позиции в творчестве, а ее человеческая страстность, интеллект и эрудиция покоряли.
А по прошествии времени стало ясно, что спектакли Т. Гогава – другая, новая ступень в сценической выразительности Кемеровского театра. Она сопротивлялась опереточным стереотипам. Посредством режиссерского инструментария Тамара Давыдовна пыталась раздвинуть границы жанра, избегая крайностей. Ей это удавалось. Удавался поиск драматургии, где есть и комедийные коллизии, и психологизм персонажей. Тем самым, она приобщала коллектив к своей вере, а взамен, мне кажется, она невольно открывала для себя дорогу к осознанию значимости музыки в синтетическом театре, значимости и специфичности опереточного актерского почерка.
В таком сближении и взаимном обогащении рождались спектакли, желанные и для зрителей и для исполнителей. Актеры мастерски играли ее спектакли «На рассвете», «Четверо с улицы Жанны», «Король вальса», «Ке-то и Котэ» и другие. И все меньше было внутреннего сопротивления режиссерским психологическим трактовкам ролей, не удивлялись тому, к примеру, что в ее «Сильве» фрачные музыканты весь спектакль — на сцене, где вместо обилия мебели, станков и станочков для работы актеров выстроен один только лестничный марш. И казалось, что этим широким маршем сама сцена из спектакля Гогава шла навстречу зрителю, чтобы вместе с ним снова пережить любовь Сильвы Вареску.
О спектаклях Тамары Давыдовны трудно высказываться лаконично: они были событиями. Потому я намеренно сдержала себя от жгучего желания писать о постановке этим драматическим режиссером мюзикла «Моя прекрасная леди», может быть, самого первого на Кемеровской сцене. Чтобы написать об этой постановке, даже не претендуя на театроведческий изыск, потребовался бы большой простор печатной площади, потому что этот ее спектакль — целый незабываемый мир.
Бег времени, естественно, отодвигает от нас вещи и явления, делает их меньше. Он стирает остроту сюжетов, яркость литературного и музыкального языка некоторых спектаклей, но созданное Т. Гогава в нашем театре и теперь не кажется мельче.
Н. Бровикова
2 комментария
обсуждение >>