Начало балетной жизни Юрия Тимофеевича Жданова было необычным, оно совпало с военными годами. Он поступил в экспериментальный класс Московского хореографического училища, имея за плечами менее одного года занятий в хореографическом кружке районного Дома пионеров. Семья Ждановых жила в Замоскворечье, на Озерковской набережной, в старом деревянном особняке. Когда немцы начали бомбить Москву, первой задачей было не дать сгореть родному дому, и 15-летний Юрий стал дежурить на крыше. Требовалось мастерство и изрядное мужество, чтобы вдвоем с таким же подростком тушить зажигалки. В августе 1941-го мать с тремя детьми (отец был в ополчении) уехала к родным в Калужскую область в надежде провести зиму в эвакуации. Юрий начал работать в колхозе, но едва убрали урожай, стало ясно, что не сегодня-завтра придут немцы и надо скорее бежать из этих мест. Бросив все, семья снова оказалась в Москве.
В это время балетная школа была в Васильсурске, театр находились в Куйбышеве. Перед Новым, 1942 годом в Москве начал работать Филиал Большого театра. Юрия разыскали, и он в старой гимнастерке и дедовских кирзовых сапогах (вся одежда попала в немецкую оккупацию) предстал перед Михаилом Габовичем, который формировал балетную труппу. Юрий был зачислен в штат и прослужил в театре полтора года, за которые приобрел интерес и вкус к сценической деятельности. А потом по совету своего театрального педагога Александра Руденко ушел доучиваться в балетную школу, которую окончил в 1944 году по классу легендарного Николая Тарасова и был вторично принят в балетную труппу Большого театра.
Его первый театральный сезон "открылся" выступлениями во фронтовой бригаде, сформированной в последний год войны. Далее, уже после страшных военных лет, был блистательный путь премьера Большого театра. Юрий Жданов был партнером легендарной Галины Улановой.
Он оказался человеком разносторонне одаренным, до сих пор многие художественные выставки украшают живописные работы мастера. Его знаменитый "Балетный цикл" хранится в музеях Москвы, Санкт-Петербурга, Перми, Смоленска, а пейзажи "разбросаны" по многим городам и странам. Солист Большого театра, народный артист РСФСР, хореограф, художественный руководитель ансамбля "Классический балет", член Союза художников СССР Юрий Тимофеевич Жданов, к сожалению, не дожил до 60-летия Победы.
Сегодня мы публикуем фрагмент воспоминаний Юрия Тимофеевича о первом вынужденном "военном" путешествии, во время которого юный артист балета впервые взял в руки кисть и краски.
Я пришел из школы в Большой театр, когда война уже близилась к концу, но как раз в свой первый сезон мне довелось провести около трех месяцев на Северном флоте.
В нашу фронтовую бригаду входили музыканты, вокалисты, чтецы. Балет представляла единственная пара - солистка балета Большого театра А.Кокурина и я. Репертуар был по возможности приспособлен к условиям выступлений на фронте. Мы исполняли "Чардаш", адажио из балета "Дон Кихот" и мой выпускной номер - вальс Штрауса "Весенние голоса". Выступления начались в Мурманске, где мы дали концерт в Доме офицеров. Потом переехали в город Полярный, из которого выезжали в Вайенгу, Ленахамари, Петсамо, Луастари, на полуостров Рыбачий, остров Кильдин. Гражданского населения там не осталось, нашими зрителями были труженики войны: моряки, морская пехота, бойцы береговой артиллерии, летчики.
Жить и выступать приходилось в землянках-гостиницах, землянках-клубах, вся жизнь протекала под землей или в убежищах, вырубленных в скалах. Немцев уже прогнали из этих мест, но из всех ущелий тянуло трупным запахом - запахом войны. В Ленахамари перед нашим приездом шли тяжелые бои. Немецкий гарнизон был выбит оттуда ночной атакой с моря. Ленинградский фронт нажимал на немцев с юга, а Северный флот громил их с моря.
В горах еще стреляли, дороги были разбиты и минированы. Машины шли только по строго определенным маршрутам. По суше мы передвигались на военных автомашинах, но чаще - по Баренцеву морю на катерах-охотниках (были тогда такие американские катера). Приходилось ходить и на рыбачьих шхунах, и на торпедных катерах, от которых потом долго гудела голова.
Обычно мы выезжали из Полярного в какую-нибудь военную часть на два-три дня. Подземные клубы не вмещали всех зрителей и приходилось давать несколько концертов подряд. Вспоминаю один остров на границе с Норвегией. Военная часть, куда мы приехали, ушла на боевое задание. На острове осталось всего несколько человек. Тогда они пригласили рыбаков - норвежцев, молодых бородатых ребят, которых набралось очень много. Как водилось в те времена, после концерта состоялся импровизированный банкет, на котором нас угощали ромом.
Для артистов балета выступления в землянках были сопряжены сбольшими трудностями. Ведь нам нужна сценическая площадка! Если был рояль - выступали под рояль, где его не было - под аккордеон (был в группе Вася-аккордеонист). Помню, на острове Кильдин танцевали на двух сдвинутых грузовиках, а зрители - моряки - расположились вокруг на земле, на камнях. Настроение у зрителей и артистов было прекрасное, многие номера бисировались. Самый большой успех имел вальс Штрауса, в котором мы использовали элементы акробатического танца, как тогда было принято. Мы так часто исполняли этот номер, что дошли до полного автоматизма, могли бы танцевать с закрытыми глазами. Моя партнерша бесстрашно перелетала "на рыбку" через любую "сцену" и точно попадала в мои руки. Зрители принимали нас восторженно. Многие из них видели артистов только в кино, а классический балет вообще видели впервые.
Я, вчерашний ученик, был также молод, как мои зрители. До этой поездки знал только природу Средней полосы, ничего иного не видел, да и способности удивляться еще не утратил. Меня поразил сказочный русский Север в пору, когда начиналось полярное лето. Наши успехи, военная обстановка, фантастическая природа - все для меня было овеяно романтикой, кружило голову. Я испытывал невероятный внутренний подъем. Думаю, что в то время все испытывали это чувство. Наша страна выиграла войну, но ее грозный облик еще стоял перед нами. В районе Рыбачьего и острова Кильдин мне приходилось видеть суда конвоев, шедших из Америки в Мурманск. Видел, как огромные тральщики прочесывали залив от мин. Большинство мин было поставлено на якорях, закрывая вход в бухту. Их поднимали и расстреливали из пушек. Были и шальные мины, плавучие.
В Полярном, на оборудованном среди скал стадионе, наша группа присутствовала на футбольном матче между английской и советской командами. Трибуны заполняли русские, американцы, англичане - молодые отчаянные ребята. Кипели футбольные страсти.
Условия работы в прифронтовой полосе были нелегкими, вспоминаю, как мы обрадовались, когда в Полярном попали в баню. Питались американскими консервами, которые очень надоели, но иногда перепадали и деликатесы: в Луастари моряки угощали выловленной в озерах семгой. А на море бывало так: спускали шлюпку, взрывали заряд мины - и, пожалуйста, повар добавляет к сушеной картошке свежую треску, очень вкусную.
Когда наступило полярное лето, солнце не уходило за горизонт. Чтобы заснуть, мы стали зашторивать маленькие, как амбразуры, окна в нашем земляном доме. Но в темноте появлялись полчища черных тараканов, огромных, как мыши. Света они боялись, прятались в щели. Так и пришлось спать при свете дня.
С приходом полярного лета начался буйный рост трав. Кипрей стоял, как лес, выше человеческого роста. Как-то раз я даже заблудился в его зарослях, где гнездилось множество уток. Зато березки выглядели не деревьями, а прутиками с листочками, стелющимися во мху.
Помню, из бухты Пуманка мы шли на какой-то рыбачьей шхуне. Я сидел на палубе на дровах и трясся от холода, но с палубы не уходил - смотрел. Стояло раннее утро, солнце только вставало. В туманной мгле за нами шли тюлени (или это были северные дельфины?), несколько часов придерживались нашего курса, мелькали черными спинами. В другой раз мы ждали катера в Пуманке. Стоял штиль. Вдруг вода покрылась рябью на несколько километров. Моряк на пирсе объяснил, что это идут нереститься пикша и сайда. Рыба шла так плотно, что, казалось, воды не было, только серебрились блестящие спинки.
В районе бухты Петсамо, вблизи норвежской границы, береговая линия изрезана фьордами, окруженными скалами высотой триста - четыреста метров. С моря незаметно, но когда приближаешься, то открываются протоки, которые петляют далеко вглубь. Таким я увидел Варангер-фьорд. На берегах, на отвесных гранитных скалах - птичьи базары. У меня был с собой пистолет "ТТ". Предупреждали, чтобыэтого не делать, но я выстрелил. Все птичье население взметнулось вверх, и в считанные секунды мы покрылись их белыми следами. Моряки ругались, мою новую куртку пришлось выбросить. Это были раньше не виданные мною чайки с ярко красными клювами.
В Ленахамари по кочкам на берегу моря росло много очень вкусной ягоды морошки. Я увлекся, стал собирать. Слышу - кричат: "Быстрей беги назад!" Как оказалось, во время прилива вода поднимается там метра на два. Я побежал по каменному дну, по водорослям. Берег повышался незаметно. Вода догнала меня очень быстро, намочила ноги. Потом я благодарил этого человека, старшину-морячка: сидеть бы мне на торчащей из воды кочке часов двенадцать. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я собирал ягоды, но набрал морошки много, на всю актерскую братию.
В Полярном нас несколько раз принимал адмирал А.А.Головко, знакомил с офицерами, отличившимися на войне. Это были герои, которые непосредственно участвовали в защите американских конвоев, а также разведчики суперкласса, которые следили за перемещениями запасов немецкой тяжелой воды, материала, необходимого для создания атомной бомбы. Большинство этих людей поражало своей молодостью, а сам Арсений Григорьевич Головко казался мне едва ли не пожилым человеком, а ему не было тогда и сорока лет.
Мерцающие краски Севера, гамма перламутра, солнце над самым горизонтом, камни, вода, острый, присущий Северу силуэт гор - все это пробудило во мне художника. Хотелось рисовать, но под рукой ничего не было. Потом в одной землянке нашел немецкую пастель, достал тетрадь в клеточку и пытался запечатлеть, передать в цвете. Это были первые работы, выполненные пастелью, материалом, который позднее я полюбил и часто использовал. Свои рисунки я привез в Москву, но скоро краска испортилась, расплылась, и этих вещей у меня не осталось.
Прошло несколько лет. Я стал ведущим солистом балета Большого театра и часто выступал в Ленинграде на сцене Кировского театра. Там ко мне за кулисы несколько раз приходили моряки - зрители военных лет. Один рассказывал: "Родом я из глухого сибирского села, после десятилетки сразу попал на фронт. Ваше выступление было моей первой встречей с искусством. Вас запомнил и с тех пор следил за вами. Теперь в Ленинграде часто хожу на балетные спектакли". Другой говорил: "Вы меня, наверное, помните. Я тогда был капитаном, вез вас на "виллисе". Еще мы в ручье засели, подкладывали камушки под колеса".
Я всегда ответственно относился к своим выступлениям, будь то обычный концерт или спектакль на первой сцене мира. Скажу, что всего ответственнее выступать перед зрителями, которые впервые знакомятся с искусством. Так было на Севере. Что могли мы показать в землянках, на грузовиках, какой балет? Но, видимо, даже в фронтовых условиях сумели затронуть простые души наших зрителей. И вот через годы я встречаю их в театре ценителями классического балета. Это большая награда для артиста. Перед отъездом в Москву нас снова пригласил к себе адмирал Головко, поблагодарил за хорошую работу. Прошло довольно много времени, и я узнал, что награжден медалями "За боевые заслуги" и "За оборону Советского Заполярья". Адмирал Головко вручал мне эти награды уже в мирное время в своем салон-вагоне на Курском вокзале.
Публикация Ариадны Поройковой (Ждановой)
125-летие «Академической дачи» невольно выстраивает ряд встреч с замечательными людьми, посетившими это излюбленное место художников. Кого только ни притягивал этот уголок русской земли. И в этом ряду вспоминается Юрий Тимофеевич Жданов, знаменитый артист Большого театра, постоянный партнер Галины Улановой, объехавший с гастролями многие города мира. Миру он нес искусство балета, а сюда его влекла любовь к живописи, к которой он был с юных лет неравнодушен. Он учился у замечательных художников Григория Михайловича Шегаля и Порфирия Никитича Крылова, которые видели в нем талантливого живописца. Эти художники бывали и на «Академической даче». То ли они посоветовали ему сюда приехать, то ли он сам почувствовал эту необходимость, но однажды он оказался здесь.
Ранним ярким солнечным утром по тропинке, направляясь к купальне, шел против солнечного света, на фоне зеленой листвы и сверкающего озера необычайной красоты молодой человек, которого я ранее здесь не встречал. Вся его фигура была озарена солнечными рефлексами. Невольно у меня вырвалось: «Батюшки, красота какая! Ну, прямо как Ромео». «А я и есть Ромео», – произнес незнакомец, подходя ближе и протягивая руку. Так я познакомился с Юрием Тимофеевичем Ждановым. Мы разговорились, он сказал, что друзья посоветовали ему сюда приехать, что он член Союза художников, что он хотел бы показать мне свои работы. Он как-то сразу вошел в жизнь творческой группы. Все к нему отнеслись с большим интересом. Он был необычайно общительным и добродушным, восторженным человеком. Когда к нему приходила мысль что-то изобразить, удержать его от её осуществления было невозможно.
В нем пробуждался в это время подлинный художник, появлялся какой-то азарт и страстность, всегда свойственные художникам, коллекционерам, рыбакам и охотникам.
Юрий Тимофеевич обладал еще одним даром – даром рассказчика. Мы заслушивались его рассказами о городах и странах, к тому же он сопровождал их показом любительских фильмов, которые тогда только входили в моду. Перед нами представали Париж и Лондон, Нью-Йорк и Рим. Наверное, этих фильмов было бы больше, если бы не увлеченность Юрия Тимофеевича живописью. Живопись не давала ему чувствовать себя туристом. Ему хотелось запечатлеть увиденное на холстах.
Он вставал чуть свет, чтобы до репетиций и выступлений написать этюд. В основном это раннее утро. Он умел брать цветовые отношения в зависимости от состояния природы. Ему было присуще чувство тона, так необходимое живописцу, он обладал и чувством ритма, которое, наверное, помогало ему и в балете. Юрий Тимофеевич всегда твердо знал, что ему хотелось изобразить, и с жадностью писал мир, его окружавший. Это и пейзажи городов, и архитектурные памятники, и сцены повседневной жизни. Свои впечатления он доверял не только живописи, но и карандашу.
Юрий Тимофеевич увлекался жизнью балета, жизнью театра и стремился запечатлеть её. Сколько было сделано этюдов знаменитых наших балерин: Плисецкой, Лепешинской, Бессмертновой, Рябинкиной, Максимовой. Удачным оказался и образ Галины Сергеевны Улановой, незабываемой Джульетты. После каждой своей гастрольной поездки Юрий Тимофеевич устраивал выставку, знакомившую зрителей с той страной, где он побывал, с людьми этой страны. Помнится выставка, которую он сделал после поездки в Испанию, меня поразило количество работ, которое он успевал создать в напряженное гастрольное время. Сколько было сделано рисунков в Толедо, Севилье, Мадриде. Выставка вызвала большой интерес, и многие работы попали в российские музеи.
Ю.Т.Жданов продолжает традицию русских художников с их стремлением к предельной выразительности, яркости, типичности. Мне кажется, что любовь к изобразительному искусству помогала ему и в поисках наиболее выразительного движения на сцене, жеста, несущего живое чувство. Сегодня ему было бы 85.
В.М. СИДОРОВ
Журнал ХУДОЖНИК - №1/2010
7 комментариев
обсуждение >>