Из воспоминаний Заслуженного артиста Коми АССР,
Народного артиста Коми АССР, Заслуженного артиста РСФСР Н.Н. Шамраева.
Воркута. Что она тогда представляла? Равнина, вышки шахт, бараки лагерей и бесконечные «сараи». В одном из них нам пришлось жить около двух недель. Сараи, как оказалось, -те же бараки. Приходит генерал и говорит: «Братцы, другого мы предоставить не можем. Приедете в следующий раз, будет гостиница». А пока мы расположились в бараке. Но что было самое замечательное: кормили нас так называемыми «подземными пайками». Что в них входило: молоко, рисовая каша, кусок мяса, белый хлеб. А для нас это было «божьим даром»! А однажды, в одном из лагерей после спектакля нам устроил ужин начальник шахты. Чего там только не было! И это в лагере, в войну! - Живые цветы, фрукты, отбивные, спирт... И вдруг подсаживается ко мне один товарищ в телогрейке, рыжий, невзрачный какой-то и говорит: «Я начальник шахты, бывший бандит, урка, то есть, заключённый. Моя шахта перевыполняет план в 10 раз! Я награждён орденом «Знак почёта» (и показал мне его, отвернув телогрейку, приколотым к рубашке). Но я не хочу и не могу в такое время здесь работать, хочу на фронт, хочу своими руками бить фашистов. Я уже давно и зама себе подготовил». Не знаю, ушёл он на фронт или нет, но он очень хотел. Вот с каким человеком я встретился за колючей проволокой! Дисциплина, порядок у него в лагере и на шахте были удивительные! В каждой шахте мы давали по два спектакля: для первой смены в 12 часов, для второй - в 16 часов, а вечером играли третий спектакль в клубе для вольнонаёмных шахтёров. Тогда в июле в Воркуте стояла страш¬ная жара - до 30 градусов. Тундра «дышала»: шло испарение, нам не хватало воздуха, мы порой «задыхались». Но также было тяжело и зимой, когда мы приехали в своём вагоне: сильных морозов не было, но всё равно было трудно дышать. Этот приезд ознаменовался двумя событиями: организацией музыкально - драматического направления в репертуаре и моё знакомство с Б.А. Мордвиновым, который впоследствии сыграл заметную роль в истории нашего национального театра. Но всё по порядку. Играли мы «Давным-давно» (впоследствии и кинофильм так назывался). После спектакля в гримёрку заходит человек в ватнике, таких же штанах, валенках, с шапкой в руках, плотный, с рыже - седым пробором на полном, хорошо выбритом холёном лице и представляется: «Я режиссёр здешнего театра заключённых, Мордвинов, бывший главный режиссёр Большого театра в Москве. Но я зашёл поблагодарить вас всех за интересный спектакль и прекрасную игру актёров: Шамраева (я играл поручика Ржевского)», - он пожал мне руку, - «Русину (Шурка), Каменева (Кутузов) и других актёров. Спасибо, вы доставили мне истинную радость. В свою очередь приглашаю вас завтра утром на генеральную репетицию «Трактирщицы». А сейчас, извините, пожалуйста, дайте закурить, у нас с этим очень трудно». Мы, конечно, угостили его. Утром мы наблюдали, как целую группу актёров - мужчин и женщин, под дулами винтовок привели в клуб двое конвойных и остались дежурить до конца репетиции. Борис Аркадьевич извинился перед нами, сказав, два исполнителя заболели и «генеральная» не получится, но он может показать отрывки из спектакля. Показал же он две сцены - «Кавалера и хозяйки». Показ был в костюмах и произвёл на нас огромное впечатление!.. Особенно он сам в роли кавалера. Но здесь превалировал режиссёр - он же! Это просто потрясало! И я подумал: вот кого надо бы нашему театру! Но... Мордвинов предугадал мои мысли и после репетиции попросил меня поговорить с ним. Мы уединились и он начал свою «исповедь»: «Коля, - я разрешу себе Вас так называть, так как Вы годитесь в сыновья, а во-вторых, я надеюсь, мы с Вами станем друзьями. Так вот, Коля, по воле судьбы я в Воркуте в качестве заключённого! Но прежде чем перейти к главному, я должен Вам коротко сказать об этой трагикомической истории, случившейся со мной. Я обедал в «Метрополе». Ко мне за столик, спросив разрешения, подсел какой-то человек, говорящий по-английски. Я знал английский. Он этому очень обрадовался и весь обед не закрывал рта. Я больше слушал. На выходе из ресторана каких-то два человека мягко взяли меня «под локотки» и посадили в рядом стоявшую машину и куда-то повезли. Больше я ни семьи, ни дома, ни Москвы не видел. На допросах, которых было множество на Лубянке, я узнал, что за столом был какой-то работник английского посольства. «Что, о чём говорили? Что он просил? Что ему сообщали?» - только эти вопросы и задавали. Я, конечно, хорошо помню, о чём мы говорили, обо всём: о войне, о театре, о погоде, словом, обыкновенная болтовня за обедом. Но никакие мои ответы их не устраивали, а доводы только возмущали и через короткое время мне объявили приговор, - никакого суда не было! «ПШ» - подозрение в шпионаже! Ночью погрузили в теплушку, и через неделю я прибыл на 3 года сюда! Дайте ещё папиросу». После жадной затяжки он продолжал: «Для полной реабилитации и её ускорения я прошу Вас как ведущего актёра, замолвите словечко Вашему правительству за меня и рекомендуйте режиссёром-педагогом в Ваш театр. Я буду полезен, а здесь я погибну». Я обещал. Сказал всем своим товарищам о разговоре с ним - все были в восторге! По приезде домой я направился прежде всего к директору И.Н. Попову. Он был тоже обрадован этим известием, но решить этот вопрос сам не мог - слишком щепетильное дело было. Наша начальница С.М. Попова тоже поддержала эту идею, и мы с ней были (она меня брала с собой в качестве «живой опоры») - и в Обкоме партии, и в Совмине. Словом, через недолгое время решение было принято, но с одним условием - работать только с национальной группой театра. Мне было немно¬го обидно - как же, я лишусь творческого общения с замечательным режиссёром, учеником Станиславского, педагогом его студии, потом - Главным режиссёром Большого театра, награждённым орденом Ленина! Как удалось нашему правительству решить эту проблему - одному богу известно! Но этот шаг говорит о том, как руководители республики ещё в то далёкое и трудное время заботились о развитии национального театра. Как бы там ни было, Мордвинов приехал в Сыктывкар и сразу начал репетиции пьесы Островского «Бесприданница», где занял исключительно национальных актёров: Русину, Дьяконова, Ермолина, Турубанова и других. Русская группа занималась своим репертуаром. Я урывал свободный час и бе¬гал на репетиции Бориса Аркадьевича. Приходил он в театр в 10 часов утра. Сам делал «выгородки» и начинал «ходить» в образах по сцене, проигрывая в них все эпи¬зоды, намеченные для сегодняшней работы. И так он ра¬ботал до самого выпуска спектаклей. Вёл репетиции спо¬койно, доброжелательно, никогда ни на кого не кричал, не был раздражителен, резок. Словом, создавалась истин¬но творческая атмосфера, какой в театре, пожалуй, никогда не было. Но и требовательным он тоже был. Например, у двух актёров не шла одна сцена. Мордвинов говорит: «Вы знаете почему не идёт эта сцена? Потому что вы ничем не наполнены, вы ничего не принесли из дому, не продумали, не пофантазировали. Надеялись на режиссёра? А он не может помочь манекенам. Сегодня эту сцену репетировать не будем. Подумайте, поработайте дома. А завтра посмотрим». Надо признаться, что этим раньше мы не занимались. И что вы думаете? - следующую репетицию этой злосчастной сцены было не узнать. Это было настоящее творчество! Борис Аркадьевич был очень доволен и даже рассказал по этому поводу анекдотический случай, происшедший с ним: «Репетирую «Трактирщицу», там есть сцена, когда от кавалера убегают актрисы. Борис Ливанов играл кавалера и предложил такую шутку: «Борис, - говорит мне, - давай я со всех актрис, когда они бегут по лестнице, стащу... нижние юбки!». И показал эту сцену. Я был потрясён и обескуражен, не знал, что делать. Звоню К.С. Станиславскому, рассказываю эту историю и спрашиваю, что делать? Вместо ответа я услышал... хохот, страшный, взахлёб! Я никогда не слышал такого смеха Станиславского! Наконец сквозь «вздохи» и «ахи» он высказался: «Да дайте Ливанову сделать этот фортель, я сам хочу на это посмотреть!». Работали над «Бесприданницей» недолго. Стали сдавать, а комиссия не принимает: не тот Паратов. Правда, Степан Ермолин не был «героем», но в данной роли, при поддержке режиссёра, он показался мне весьма убедительным. Но его не приняли и взялись... за меня! Мордвинов вызвал меня, объяснил ситуацию и заставил прочитать одну сцену. Я прочёл вместе с ним. Он сказал: «Ясно. Завтра на сцену!». Я, конечно, был счастлив, - репетирую с Мордвиновым! Было обидно за Степана Ермолина, уж очень они большую работу проделали! Но, как мне сказали, надо было выручать спектакль! Мордвинов почти не работал со мной, только показывал мизансцены. Что это? - равнодушие, усталость его, или чрезмерное доверие актёру? Но я понимал, что если ты подходишь к роли и внутренне, и внешне, будешь выполнять его изумительные, продуманные, прочувствованные, точные мизансцены, то хорошо её сыграешь! Он учил меня, что мизансцены должны строиться на трёх китах: на характере, самочувствии - физическом и духовном, и на отношении к объекту. Этой заповеди я старался следовать всю жизнь в своей будущей режиссёрской работе. Через неделю - столько я репетировал - спектакль был принят и сыграна премьера. Успех был полным! Все играли очень хорошо, особенно Дьяконов и Русина! Да и в дальнейшем спектакль шёл как премьерный, так как был очень крепко «завинчен».
Следующей работой Бориса Аркадьевича была постановка «Отелло» во главе с Мысовым. Тут ещё больше, чем в «Бесприданнице», чувствовались слаженность и единство ансамбля. Удивили и обрадовали Мысов и Русина, игравшие ещё совсем недавно эти роли с Мирским. Просто произошла метаморфоза! Мысов был благороден, спокоен, сдержан, даже в патетических местах роли был уверен и отметал всяческие подозрения от Дездемоны. Больше не орал и не жаловался на «пупок». Словом, ничего общего с прежним «Отелло». Это была большая по¬беда двух талантливых людей: режиссёра и актёра! Русина тоже забыла свою прежнюю Дездемону - овечку, жертву, а сыграла жизнерадостную, вольнолюбивую, даже я бы сказал, дерзкую, но очень любящую и верную женщину. Запомнился мне и ещё один спектакль: «Он пришёл» Пристли, где сам Мордвинов играл главную роль. Пробыл он у нас три года, поставив около десяти спектаклей, которые очень нравились зрителю; а об искусстве одарённых артистов Коми театра и у меня остался глубокий след. Москва не разрешила ему вернуться, жить и работать в ней, а направила в Минск в оперный театр, но, наверное, сказались обида, тоска по родине - Москве и... он не выдержал всего этого и умер там.
Текст приведен из книги воспоминаний "Путь к сердцам людей"
Авторы:
Н.Н. Шамраев
Л.Н. Грачева (дочь Николая Николаевича)
Николай Шамраев
После Большого театра Борису Мордвинову было суждено возглавить лагерный театр в Воркуте
Своим рождением Воркутинский музыкально-драматический театр обязан начальнику Воркутстроя инженер-полковнику Михаилу Мальцеву и знаменитому режиссеру Борису Мордвинову. Они оба попали за Полярный круг не по своей воле. Мальцев – по приказу Берии, а Мордвинов – тоже по воле всесильного маршала, но в качестве заключенного. До своего ареста Борис Аркадьевич руководил Большим театром и кафедрой сценического мастерства Московской консерватории. Накопленный опыт очень пригодился ему в Заполярье.
Борис Мордвинов. 1920 год. Фото из архива семьи Мордвиновых.
Ученик Немировича-Данченко
О родителях Бориса Мордвинова (Шефтеля) известно, что отец Аркадий Борисович был служащим, а мама Роза Борисовна – домохозяйкой. В семье царила необычайно добрая атмосфера, что самым благоприятным образом повлияло на их детей. Младший сын Мирон стал известным военным врачом, Великую Отечественную закончил армейским невропатологом 4-й воздушной армии 2-го Белорусского фронта. А на театральные увлечения старшего сына повлияли дядя и тетя со стороны матери. Тетя пела в Одесской опере, а артист оперетты, любимец публики Михаил выступал под псевдонимом Мордвинов, который впоследствии унаследовал племянник.
Борис Мордвинов с мамой Розой Борисовной и сыном Михаилом. 1949 год. Фото из архива семьи Мордвиновых.
В 1919 году двадцатилетний Борис Мордвинов поступил во вторую студию МХТ. Таких студий тогда было три, и они связаны с великими именами Евгения Вахтангова, Михаила Чехова, Серафимы Бирман, Бориса Щукина и многими другими. Первая студия превратилась в МХТ-2, часть третьей – в театр имени Вахтангова, а вот вторая полностью влилась в состав Художественного театра.
На сцене знаменитого театра Борис Аркадьевич сыграл немало ответственных ролей, но Владимир Иванович Немирович-Данченко заметил в нем проблески режиссерского дарования и в 1922 году привлек к постановке оперетты «Дочь мадам Анго» Шарля Лекока в своей Музыкальной студии.
В эти годы отцы-основатели МХАТа сотрудничали с Большим театром, экспериментировали с оперой и опереттой, чтобы зрителей привлекали не только музыка и вокальное мастерство исполнителей, но и сценическое действие, актерская игра. Оперетта «Дочь мадам Анго» высмеивала послереволюционный Париж конца XVIII века, тем самым у зрителя возникали невольные ассоциации с послереволюционной Москвой. И это очень нравилось публике, но пришлось не по вкусу большевистской власти, а потому спектакль очень скоро был снят с репертуара.
Но, как бы то ни было, эта постановка стала толчком в становлении Мордвинова как режиссера, а студия вскоре получила статус театра им. В. И. Немировича-Данченко. Борис Аркадьевич ставил на его сцене как драматические, так и музыкальные спектакли, и даже балеты. Его работа была настолько успешной, что Немирович-Данченко сделал любимого ученика главным режиссером театра своего имени.
Главный в Большом
В 1936 году 37-летний Борис Мордвинов достиг пика своей творческой карьеры: его назначили главным режиссером Большого театра. Одна из лучших его работ на великой сцене – постановка оперы Михаила Глинки «Иван Сусанин».
Эта опера с первоначальным названием «Жизнь за царя» ставилась в Большом театре неоднократно, но в 1917 году большевики ее запретили как монархическую. Однако в 30-е годы на самом высоком уровне было решено оперу возобновить …к двадцатилетию Октябрьской революции. Разумеется, с другим названием. А поэту Сергею Городецкому поручили переделать либретто, чтобы сместить акцент на жизнь представителя трудового крестьянства, отданную не за царя, а за Родину и народ.
Но идеологически правильную оперу режиссеру Мордвинову и дирижеру Самуилу Самосуду к октябрю 1937 года поставить не удалось. Премьера состоялась только в 1939 году. Вскоре режиссер «патриотического» спектакля будет арестован…
Последствия курортного знакомства
В начале 30-х годов будущий маршал Советского Союза Григорий Кулик женился на признанной московской красавице Кире Симонич. Ее отца и двух братьев в годы гражданской войны расстреляли чекисты, мать и сестра эмигрировали, а она сама осталась в Советской России, но, по мнению сотрудников НКВД, вела свободный образ жизни, дружила с иностранцами.
Жена Б. Мордвинова Анна. 1920 год. Фото из архива семьи Мордвиновых.
В конце 30-х годов Кира Ивановна познакомилась на курорте с Мордвиновым. Никто не знает, был ли это роман, или они просто общались время от времени, но для Бориса Аркадьевича это знакомство обернулось бедой. В 1939 или 1940 году (есть разные версии) Киру Симонич арестовали прямо на улице специально организованной засадой. Через полтора месяца без возбуждения уголовного дела ее расстреляли в помещении НКВД. Григорий Кулик ничего не знал о судьбе жены, самого маршала тогда не тронули. А вот Бориса Мордвинова 15 мая 1940 года арестовали по обвинению в шпионской связи с Кирой Кулик.
Почти год длилось следствие. В допросах принимал участие сам Берия. Борис Аркадьевич вины не признавал, хотя и не отрицал, что встречался с Кирой Ивановной.
Семья Мордвинова тяжело переживала случившееся. Супруга режиссера Анна Абрамовна ожидала, что и ее арестуют. Они познакомились еще в 1917 году в Севастополе, когда Бориса Аркадьевича призвали в армию, а служить отправили в военный оркестр. Молоденькой Ане очень понравился лихой трубач, и вскоре они поженились. У них родился сын Михаил. Теперь злосчастное курортное знакомство ломало их жизнь, ставило на ни в чем не повинных людях клеймо «членов семьи врага народа».
Однако Особое совещание приговорило Бориса Мордвинова всего к трем годам исправительно-трудовых лагерей. Относительно мягкий приговор, возможно, объясняется тем, что Берия нацеливался на маршала Кулика, а не на режиссера Мордвинова. Забегая вперед, отметим, что Григория Кулика все же расстреляют – в 1950 году вместе с генералами Василием Гордовым и Филиппом Рыбальченко по обвинению в «организации заговорщической группы для борьбы с Советской властью».
Рождение театра
Заключенного Мордвинова таскали по этапам, пока он не попал в Воркуту. В вагоне Борис Аркадьевич читал по памяти собратьям по несчастью Есенина, Блока, Гумилева и других поэтов, за что его уважали даже отпетые уголовники.
Осенью 1945 года всего за месяц – с 15 августа по 15 сентября по проекту архитектора Владислава Лунева под здание театра был перестроен до неузнаваемости клуб шахты №1 «Капитальная».
Этот деревянный театр до наших дней не сохранился – полностью сгорел во второй половине 1950-х годов.
Михаил Митрофанович Мальцев (1904-1982), начальник Воркутлага и Воркутстроя. Герой Социалистического труда, генерал-майор. В 2008 году ему присвоили звание «Почетный гражданин города Воркуты». Фото предоставлено Воркутинским музейно-выставочным центром.
Почти весь отмеренный Особым совещанием срок Мордвинов мотал на общих работах – грузчиком на пристани, подсобным рабочим на складе вещдовольствия, дневальным в бараке. В Заполярье он встретил немало профессиональных артистов – таких же зэков, как и он сам. И тогда у него родилась идея организовать в поселке Воркута профессиональный театр.
Шла война, но поселок рос. Вою-ющая страна остро нуждалась в угле, между тем Донбасс – основной источник «черного золота» в европейской части СССР – находился под немцами. Поэтому в Воркуте срочно развернулось строительство шахт, электростанций и промышленных предприятий. Поселок превратился в город. Этого добился талантливый организатор и военный инженер, участник Сталинградской битвы Михаил Мальцев. 17 марта 1943 года его назначили начальником Воркуто-Печорского Управления исправительно-трудовых лагерей НКВД СССР. Он не только настоял на изменении статуса Воркуты. Ему удалось наладить бесперебойное снабжение углем Ленинграда, повысить пайки заключенных шахтеров. И именно Мальцеву была адресована записка Бориса Мордвинова с предложением создать музыкально-драматический театр.
Мальцеву идея понравилась. В июле 1943 года он собрал совещание работников культуры, на котором заявил: «Здесь, в Заполярье, в суровых условиях полярной ночи и вечной мерзлоты, мы должны создать театр яркий, красочный, с музыкой и танцами, чтобы наши горняки, придя в свой театр, могли отдохнуть, развлечься, полюбоваться зрелищем бодрящим, легким, радостным». На то совещание, кстати, был приглашен и заключенный Мордвинов. Через три дня после совещания по заданию Мальцева он должен был представить свои соображения по организации театра и перечень всего необходимого для этого дела.
Как писала Лариса Богораз, «Мальцев, надо отдать ему должное, искал таланты не на воле, чтобы опустить их в шахту, а в шахтах, чтобы вернуть их к относительно вольному существованию». Через месяц вышел приказ за подписью Михаила Мальцева о создании театра «Воркутстроя». Художественным руководителем и главным режиссером назначался Б. А. Мордвинов. К этому времени формальный срок заключения Бориса Аркадьевича уже истек, но по случаю войны его продлили на неопределенное время.
Заполярное чудо
Изголодавшийся по творчеству Мордвинов с жаром взялся за дело. Пожалуй, самую трудную проблему – найти для театра помещение – решили довольно просто. Под него приспособили деревянный клуб на улице Шахтинской, который уже тогда гордо именовался Дворцом культуры шахтеров. Гораздо труднее было отыскать необходимые музыкальные инструменты и краски для оформления спектакля. Решили ставить «Сильву» Имре Кальмана, но возник вопрос: где найти клавир и либретто? И, наконец, как собрать немалую для музыкально-драматического театра труппу?
Впрочем, чего было в избытке, так это азарта. Не только у Мальцева и Мордвинова, но и у всех артистов, призванных совершить чудо в условиях вечной мерзлоты. Среди них была вольнонаемная Наталья Глебова – бывшая солистка Ростовского музыкального театра, где она когда-то сыграла Сильву и помнила всю партию наизусть. В Воркуту она попала вместе со своим мужем, инженер-майором Шварцманом, работавшим под началом Мальцева. Партитуру восстановил пианист А. Стояно, осужденный за то, что, будучи студентом Ленинградской консерватории и страдая от безденежья, подрабатывал тем, что играл на воровских шалманах. Он уже отбыл срок и находился на вольном поселении без права выезда за пределы Воркуты.
Партию Эдвина помог воссоздать заключенный Теодор Рутковский, бывший солист питерской Мариинки. Он, разумеется, и сам хотел исполнить эту роль в открывающемся театре, но, как написал в своих воспоминаниях бывший заключенный Воркутлага Эммануил Котляр, годы в лагере взяли свое. Рутковский уже не походил на героя-любовника, а потому Мордвинов поручил эту роль бывшему солисту оркестра Всесоюзного радио Борису Дейнеке, осужденному на 10 лет по печально знаменитой 58-й статье.
Но Дейнека не был актером, и вот тут-то Мордвинову очень помог педагогический опыт, полученный во второй студии МХТ и музыкальной студии Немировича-Данченко. Проявив упорство и изобретательность, режиссер научил Дейнеку не только петь, но и играть. Как вспоминает Котляр, «будучи старше певца, ниже его ростом и обладая далеко не идеальной фигурой, он с настойчивой энергией не уставал показывать, как надо быть гибким, элегантно благородным, темпераментно и эффектно вальсировать».
Подобного рода работу пришлось проделать с исполнительницей роли Стасси – вольнонаемной Верой Пясковской, женой сотрудника НКВД. Она не была профессиональной артисткой, но участвовала в танцевальном кружке. Молодая женщина обладала приятным, но не отработанным голосом. И как когда-то он учил студентов Московской консерватории сценическому мастерству, режиссер лепил задорную Стасси из артистки-любительницы. При этом халтуры Борис Аркадьевич не выносил, скидок на отсутствие профессиональных навыков не делал. Однако на репетициях был доброжелательным, внимательным и спокойным. Добиваясь поставленной цели, он умел вдохновлять артистов, не повышая при этом голоса.
Коллектив театра. 1943 год. В центре – Б. Мордвинов.
1 октября 1943 года состоялась премьера «Сильвы». В зрительном зале сидели лучшие горняки, строители и энергетики. Успех был столь грандиозен, что постановка выдержала 99 представлений. А вот аплодировать было запрещено, поскольку большинство артистов – заключенные. На репетиции и спектакли их приводили под конвоем. Жили они в бараках. Правда, Мордвинов обитал в особом бараке для «придурков». Так на лагерном жаргоне называли тех, кто использовался не на общих работах, а трудился поваром, нарядчиком, инженером или техником. Но, как вспоминал бывший заключенный Воркутлага поэт Александр Клейн, в особом бараке «были те же нары в два этажа и такое же бесчисленное количество клопов». Только в 1946 году для заключенных артистов выделили отдельный барак, в котором было больше порядка и чистоты.
И все-таки заниматься любимым делом после того, что пришлось пережить, было счастьем. А Борис Аркадьевич считал важнейшей своей задачей разыскать как можно больше томящихся в заключении артистов, чтобы они хотя бы на сцене могли забыть о тяготах лагерной жизни.
В. Токарская в оперетте «Сильва».
Б. Дейнека в опере «Фауст».
От Кальмана до Островского
После шумного успеха «Сильвы» последовали и другие оперетты – «Принцесса цирка» и «Марица» Имре Кальмана, «Перикола» Жана Оффенбаха. Премьерой «Марицы» в 1945 году было отмечено открытие нового здания театра, построенного по проекту архитектора Всеволода Лунева в кратчайшие сроки. Зрителям классические оперетты очень нравились.
Однако требовался советский репертуар. И Мальцев предложил поставить «На берегу Амура» Матвея Блантера и Бориса Александрова. На этот раз обязательно требовался клавир, поскольку не нашлось артистов, помнивших наизусть эту веселую оперетту об освоении комсомольцами Дальнего Востока.
Проблему решили Мальцев и вышеупомянутый Эммануил Котляр, который к тому времени уже освободился и был назначен главным инженером механического завода, существовавшего пока только в проекте. Всемогущий начальник Воркуты командировал Котляра в Москву защищать проект, поручив при этом добыть нужные клавиры.
Выполнив первое задание, Эммануил Иосифович отправился на квартиру Мордвиновых, познакомился с родителями Бориса Аркадьевича и его женой, передал не проверенные лагерной цензурой письма, рассказал о том, как живет их близкий человек. По его собственным словам, это было строжайше запрещено и могло быть квалифицировано как разглашение государственной тайны. Но все обошлось, а через три дня он получил нужные клавиры.
Ставил Мордвинов и драмы – «Нечистую силу» Алексея Толстого, «Позднюю любовь» Александра Островского, «Шел солдат с фронта» Валентина Катаева в инсценировке самого режиссера. Увы, они такого успеха не имели. Исключением стала веселая комедия «Хозяйка гостиницы» Карла Гольдони, в которой сам Борис Аркадьевич сыграл роль надменного аристократа и женоненавистника Рипафратта.
Плата за «Фауста»
В лагерном театре Мордвинов решился на постановку оперы Шарля Гуно «Фауст», что многим показалось несвоевременной затеей. Публика, в основном состоящая из сотрудников органов и вольнонаемных рабочих, могла не понять столь сложного произведения.
Трудно сказать, почему Борис Аркадьевич взялся именно за «Фауста». Возможно, ему, бывшему главному режиссеру Большого театра, хотелось поставить что-то очень значительное. А может, эта опера показалась ему созвучной тому, что пришлось пережить и увидеть. Злой дух, подобный Мефистофелю, витал над страной, играя на человеческих слабостях. Весьма двусмысленно звучат его слова, адресованные Фаусту: «Ну зачем посещать те места, где неприятно? Мы время лучше проведем – нас ждет веселье, нас ждет веселый пир?» Собственно, в этом сущность дьявольского режима: миллионы томились в ГУЛАГе, в деревне царил голод, но люди наслаждались «Веселыми ребятами» и «Кубанскими казаками», распевали жизнерадостные песни Дунаевского и Блантера. Такой же «веселый пир» устраивал для воркутинцев и сам Мордвинов. Получается, постановкой «Фауста» он как бы спорил сам с собой.
Эммануил Котляр вспоминает о том, как Борис Аркадьевич горько пошутил, что за поклонение «Фаусту» он уже однажды поплатился. Когда была опубликована сказка Максима Горького «Девушка и смерть», Сталин изрек: «Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете». Эту оценку литературоведы немедленно подхватили как мудрейшее изречение. А вот Мордвинов однажды неосторожно и с юмором высказал вслух сомнение в ее справедливости. И об этом тут же донесли куда следует. После ареста Борису Аркадьевичу это высказывание предъявили как обвинение в «контрреволюционном подрыве авторитета вождя».
Вслед за «Фаустом» Мордвинов поставил «Риголетто», «Травиату», «Севильский цирюльник», «Чио-чио-сан». Кроме того в руководимом им театре режиссер Борис Харламов поставил «Дочь мадам Анго», ту самую оперетту, с которой Борис Аркадьевич начинал как режиссер. В театральной программке в описании первого действия приводится такое четверостишие:
Конец настал былым свободам,
Дельцы на старый трон взошли, –
Над одураченным народом
Другие правят короли.
Вряд ли были случайными эти аллюзии с тоталитарной эпохой. По словам Котляра, Мордвинов любил цитировать известные строки из «Фауста» Гете: «Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день идет за них на бой!»
И пояснял: «Это совсем не значит, что в лагерях надо устраивать бунты, забастовки, побеги, отказы от работы, самоубийство. Конечно, плохо, что мы не играем для заключенных. Но мы знаем, что в зале, пусть не в первых рядах, среди мундиров, сидят те, кто прошел тот же путь – теперь они вольнонаемные второго, третьего сорта. Они нас ценят больше других. Так же и мы…»
В. Пясковская и И. Индра в оперетте «Жрица огня».
Свобода без свободы
Освободился Борис Мордвинов только в 1946 году. Однако вернуться в Москву он не мог – ему, как бывшему зэку был запрещен въезд в столицу. Сначала Борис Аркадьевич перебрался в Сыктывкар, куда его пригласили для постановки праздничного концерта. Но кроме этого он поставил в местном драматическом театре «Отелло» Вильяма Шекспира с использованием музыки Джузеппе Верди и «Бесприданницу» Александра Островского.
А затем один театральный сезон Мордвинов проработал в Саратовском академическом театре оперы и балета. Здесь его вновь ждал успех. За постановку оперы «Золотой петушок» Николая Римского-Корсакова режиссера удостоили Сталинской премии.
Но даже столь высокая награда не открыла Мордвинову ворота в Москву, хотя позволила стать главным режиссером Белорусского театра оперы и балета. Только после смерти Сталина 8 декабря 1953 года он приехал домой. Первый и, увы, последний вечер после возвращения Борис Аркадьевич провел со своим сыном Михаилом.
Михаил Борисович Мордвинов пошел по пути отца и стал музыкальным режиссером. Он прошел всю войну. Как сын «врага народа», начинал ее в строительном батальоне, а закончил старшим лейтенантом. В своих фронтовых письмах Михаил Борисович часто вспоминал про отца, тревожился о его судьбе. А вот что он написал о том самом вечере, проведенном с Борисом Аркадьевичем: «… при последнем свидании в Москве, когда он, наконец, вернулся, мы до поздней ночи говорили об опере «Борис Годунов», о предстоящей моей постановке «Степана Разина» Касьянова. Так и расстались, не договорив, не исчерпав бесконечную тему театрального искусства, которому он отдал свою пламенную жизненную энергию. Наутро я застал его спящим вечным сном, он не проснулся, и навсегда умолк его родной голос…»
Борис Мордвинов умер от обширного инфаркта. Ему было всего 54 года. Имя Бориса Аркадьевича навсегда вписано в историю театра. В его не слишком долгой жизни было немало ярких событий. И одно из них – создание гулаговского театра в холодной заполярной Воркуте.
В истории ГУЛАГа Воркутинский театр – явление не исключительное. Где раньше, а где и позже, чем в Воркуте, лагерные театры были созданы во многих центрах «архипелага ГУЛАГ»: на Соловках, в Медвежьегорске, Норильске, Караганде, Магадане, Инте, Печоре, Абези, Чибью и так далее.
Воркутинский музыкально-драматический театр был организован приказом № 883 от 8 августа 1943 года по Управлению «ВОРКУТСТРОЙ» «в целях наилучшего систематического обслуживания вольнонаемного населения Воркутинского угольного бассейна художественно-зрелищными мероприятиями».
Согласно этому приказу, труппа театра была утверждена в следующем составе: Н. И. Глебова, Л. И. Кондратьева, А. П. Пилацкая, В. М. Пясковская, В. Н. Борисов, Н. А. Быстряков, А. М. Дубин-Белов, Г. И. Егоров, А. И. Кашенцев, А. К. Стояно, А. Швецов, О. О. Пилацкий.
Также в состав труппы были включены заключенные Е. М. Михайлова, С. Б. Кравец, В. К. Владимирский, А. Гайдаскин, Б. С. Дейнека, Л. С. Дулькин, Е. И. Заплечный, Б. А. Козин, В. И Лиманский.
Художественным руководителем и главным режиссером театра был назначен Б. А. Мордвинов.
В послевоенные годы в труппу театра входили такие известные вокалисты и артисты балета, как В. Токарская, В. Ищенко, Т. Лещенко-Сухомлина, Р. Холодов, И. Индра, М. Рейзвих, Б. Туганов, И. Богданов, С. Ребриков, И. Каменский, Б. Бариев, Б. Харламов, Н. Фомин, Н. Синицын, Е. Добржанская, Т. Галицкая, Е. Волошина, музыканты и композиторы М. Носырев, Л. Рейнштейн, В. Микошо, художники П. Бендель и Я. Вундер…
После войны состав театра насчитывал до 170 человек. За 1943-53 годы театр поставил, включая 50 концертных программ, около 180 спектаклей, в том числе 10 опер, 30 оперетт и музыкальных комедий.
В 1951 году Воркутинский театр стал драматическим, а после упразднения и реорганизации лагерей, входящих в систему ГУЛАГа, перешел в ведение города.
Игорь БОБРАКОВ
Автор благодарит внучку Б. А. Мордвинова Надежду Михайловну Мордвинову за помощь в работе над статьей.
Фото из семейного архива Мордвиновых. Публикуются впервые.
Игорь БОБРАКОВ
Игорь БОБРАКОВ
8 комментариев
обсуждение >>