Яков, несколько главных биографических фактов. Когда Вы родились, где учились, где работали.
Я предпочитаю не говорить год рождения, потому что актер – это такая субстанция, он как он выглядит, столько ему можно и дать.
Вы выглядите лет на 40, поэтому, я понимаю, примерно 40 лет назад?
Да, я родился где-то сорок лет назад, в городе Минске. Кстати, абсолютно нелюбимый мною город, я почему-то с детства как-то странно к нему относился. Там всегда было так много партизан и КГБэшников. И я, конечно, прожил там до 15 лет, потом уехал в Москву, поступил в музыкальное училище им. Гнесиных, на факультет актеров музыкального театра.
Потом я закончил институт Гнесиных, вокальный факультет, теперь это уже академия Гнесиных, и моим педагогом был замечательный артист Соломон Хромченко – солист Большого театра.
Позже, в 76-м году я поступил на службу в Камерный Еврейский Музыкальный Театр. И проработал в этом театре до 1990-го года. Конечно, это был удивительный театр, это был один из самых лучших, вообще, музыкальных театров, хотя это был Еврейский театр. И это было необычно, потому что спектакли были настолько оригинальны, начиная от «Черной уздечки белой кобылицы» и заканчивая мюзиклом «Последнее танго».
Это было что-то невероятное. У нас работал художником нашего театра поначалу один из небольших любителей еврейской культуры Илья Глазунов, возглавлял театр Юрий Шерлинг, музыкальным руководителем театра был Михаил Глуз. Театр был очень необычный, очень странный и закончил свою историю на очень странной ноте.
В 1980-м году я получил звание Заслуженного артиста РСФСР, а в 89-м году меня представили к званию Народного артиста, но так получилось, что на одном из моих спектаклей был брат Ванессы Ретгрейв, Корин Ретгрейв. Он пригласил меня на шоу на Бродвее.
Я работал с Ванессой Ретгрейв, с Рауль Джулиа, с Кристофер Ривом в шоу «Сломанная стена» (Broken Wall). Из России я приехал вместе с Васильевым, Максимовой и Шатровым. И мы представляли русскоязычную часть шоу.
И потом так случилось, что в 1990-м году мои родители приехали сюда, в Америку, и с мамой произошло несчастье, я был вынужден остаться здесь. Конечно, я не вернулся в театр, я не получил долгожданное звание народного артиста РСФСР.
Ну, а потом, вся моя жизнь началась с нуля. Я отучился в Еврейской теологической семинарии (Jewish Theological Seminary), я учился в Канторской Академии, но понял, что очень далек от божественной силы, и поэтому я начал работать в компании, которая занимается шоу бизнесом. И моя первая партнерша была одна из сестер Бери – Клер Бери, с которой я отработал 4 года. Потом я начал постепенно работать с разными исполнителями, одна из самых любимых – это Бренда Джойс.
Афро-Американская певица, с которой мы делали уникальную программу, и она сейчас живет в Южной Африке. И вот так постепенно-постепенно, делая какие-то программы здесь в Америке, я продолжаю заниматься тем, чем я занимался, живя в той стране.
То есть, если мы подытожим, можете ли Вы ответить довольно коротко на вопрос, что Вам дала иммиграция?
Иммиграция дала мне стойкость, она дала мне возможность быть немножечко другим, нежели тем, каким я был в той стране. Иммиграция - это очень сложный процесс, и, если честно говорить, это мой самый нелюбимый процесс, потому что не люди виноваты, не отношения, мол, вот этот человек плохой, а это хороший. Сама субстанция иммиграции для творческого человека – это самая сложная субстанция. Ты надеешься, что люди, говорящие с тобой на одном языке, тебя быстрее поймут, поддержат, а все происходит совсем по-другому, потому что каждый выживает в одиночку, каждый хочет чего-то добиться. Поэтому иммиграция меня закалила, она сделала меня более стойким.
Многие в иммиграции меняют профессию. Был ли у Вас такой путь, хотя бы в перспективе, то есть ведь можно стать в иммиграции кем угодно, просто-напросто забыв, кем были в «той жизни»?
Нет, я ни разу не поменял своей профессии. У меня был случай, достаточно забавный, когда я приехал в Америку и мне дали рекомендательное письмо к такой Соне Мур, которая занималась системой Вахтангова. Она жила в шикарной квартире на Park Avenue. Я пришел к ней и стал рассказывать, мол, кто я и что я. И она долго меня, так сказать, выслушав, сказала: «Ну, Вы знаете, я могу Вам вот что предложить. Не можете ли Вы клеить марки на конверты?»
Я клеил марки на конверты несколько часов, она заплатила мне деньги, и я подумал, что на следующий день она снова пригласит меня клеить марки. Она меня не пригласила, и больше никакого контакта у меня не было. Это была единственная ситуация, когда я занимался не своей профессией.
Конечно, я не мог бы этим заниматься, если бы не встретил женщину, американку, Айрин, которая стала моей женой. Потому что творческому человеку, находясь в абсолютно непривычной для себя атмосфере, становится чрезвычайно сложно заниматься тем, чем он занимался в стране, откуда приехал. Тем более, у меня не было английского языка, тем более, занимаясь культурой на языке идиш, я думал тогда, что в Америке, особенно в Нью-Йорке, это будет востребованная культура. Оказалось, что она абсолютно была не востребована, кроме того, все, что происходило здесь на языке идиш – имело провинциальный и очень низкий уровень.
И поэтому, когда я встретил Айрин, а я уже был на четвертом курсе теологической семинарии, я понял, что есть какой-то выход. Я могу продолжать заниматься тем, чем я занимался когда-то в Москве.
И была, конечно, удивительная история, потому, что она меня пригласила на спектакль Роберта Уилсона. Это уникальный режиссер, который работает в авангардном стиле, и он делает спектакли чрезвычайно любопытно. Я помню, что когда я был на этом спектакле, со мной происходило что-то невероятное.
А на следующий день в семинарии я должен был вести утреннюю службу Шахарит, это было что-то невероятное, потому что я держал Сидур, читал на иврите, мысли мои были на русском языке, а передо мной были сцены из этого спектакля. И я думал: боже, что же это такое?
Когда я закончил эту службу, со мной началась жуткая депрессия, жутчайшая. И я не мог понять, зачем я занимаюсь здесь, чтобы стать кантором и петь в синагоге. Я знаю, что, наверно, существует некая божественная сила, но она не такая для меня важная, как для тех, которые приходят в какие-то места, молятся и просят бога о какой-то там помощи.
И со мной началась жуткая депрессия. Я помню момент, когда я лежал на полу, и видел себя из угла потолка, я видел свое тело. Я думал, как же так может быть? Зачем это тело существует? То есть, это был сюр полнейший.
И вот, в этот момент, Айрин появилась в моей жизни. И, когда она появилась в моей жизни, случилось так, что я попал в организацию, которая называлась Golden Land. Она занимается американо-еврейским интертейментом, и первая моя партнерша была одна из сестер Бери.
И конечно для меня это была неожиданность, потому что, как мой приятель когда-то сказал, в России в 60-е годы были популярны «Битлз» и сестры Бери. И конечно, сестры Бери были невероятно популярны.
Я никогда не думал, что меня судьба сведет с одной из этих сестер. Я отработал с ней 4 года, и потом я понял, что очевидно есть что-то большее, чем просто еврейская культура. Оставаясь евреем, необязательно надо петь еврейские песни.
И вот, постепенно-постепенно я сделал программу, в которой принимали участие афро-американцы, люди разных национальностей. Помню, когда в Россию я приехал, и был огромный, достаточно серьезный концерт, я исполнил еврейскую песню, а партнерами в этой песне был ансамбль «Березка» и афро-американский гаспел из Нью-Йорка.
Я все время нахожусь в состоянии поиска и движения.
Яков, а где бы Вы еще, в каком городе, ведь Вы поездили по миру, хотели бы жить?
Честно, для меня самый близкий и самый необыкновенный город, конечно, Нью-Йорк, конечно, Манхеттен. Я бываю в разных странах, недавно приехал из Бельгии и Франции. Я бываю очень часто в Голландии, много в России, в Израиле. В Израиле я бываю по несколько раз в году.
Обожаю Иерусалим, это, пожалуй, второй город по значению после Нью-Йорка. Мне нравится и Москва, потому, что там я стал тем, кем, в общем-то, стал, я имею в виду - артистом. И Москва для меня тоже очень важный город. Но Нью-Йорк – это город, где я себя чувствую совершенно, ну, как бы, моя территория.
Здесь есть друзья, здесь есть знакомые, здесь есть приятели. А какое качество Вы больше всего цените в людях, в друзьях?
Честно говоря, я ценю больше всего откровенность. Не лицемерие, не похвалу, потому что часто, являясь актером, можешь услышать от людей какие-то позитивные дифирамбы, которые, зачастую, мало что означают. А если говорят правду, может, это тебя и напрягает, но она гораздо полезнее и приятнее.
А какое состояние Вашей души сейчас, в настоящий момент?
Поиск. Поиск. Мне кажется, что я не сделал еще самого главного.
Какой Ваш любимый художник?
Я обожаю Сальвадора Дали! Это, пожалуй, мой самый любимый художник. Потому что, я не понимаю до конца то, что он задумал. Но когда я вижу его картину, у меня возникает миллион ассоциаций и каких-то невероятных картин, и мыслей, которые дают его картины.
Естественно, любимые композитор и певец.
Если сказать о композиторе, то, конечно, Малер и, конечно, Рахманинов. Я скажу даже больше, я как-то однажды сообщил моей жене, что если придет тот час, когда мне придется уйти из этой жизни, я бы хотел, чтобы это было под музыку Рахманинова.
Певец?
Сказать честно, я бы не назвал моего любимого певца.
Вы называете себя актером. Какой актер любимый?
Я могу сказать, что для меня певцы, самые интересные, - это, скажем, Энни Леннокс, Стинг, это Боб Дилан, которые несут какую-то мысль, которые делают что-то так, как не все. И поэтому мне очень интересно с этими людьми. Актеры? Конечно, есть актеры, которых я обожаю, и мне даже трудно сейчас сказать конкретно, но я думаю, что одна из моих любимых актрис – это, конечно, Ванесса Редгрейв.
Если бы Вы могли в жизни что-то изменить, что бы Вы изменили?
Пожалуй, я ничего бы не изменил. Это моя судьба. И она такая, какая она есть.
То есть, Вы счастливый человек?
Часто да, но иногда бывает ощущение, что что-то мешает мне быть до конца счастливым человеком.
Есть ли у Вас девиз?
Я бы сказал: не останавливаться ни на секунду.
Мы встретились, как и договаривались, в десять утра возле станции метро "Юнион сквер". Я увидела его сразу - невысокого роста, наголо бритый, с бородой и в очках, в блузоне из дерюги с длинными рукавами и в длинных черных брюках, - он выделялся среди присутствующих. Я видела его и в прошлой своей жизни, когда Камерный еврейский музыкальный театр приехал на гастроли в Кишинев. Но только тогда я еще не знала, что Яков Явно на протяжении тринадцати лет был ведущим артистом и безоговорочным лидером этого коллектива.
Сегодня Яков Явно живет в Нью-Йорке, где достаточно популярен. Или "раскручен", говоря современным языком. А вот в Израиле его до недавнего времени почти не знали. Знаменитым его сделала сольная программа "Дорога домой", которую Яков недавно показал в нашей стране:
Мы провели с ним вместе целый день. О чем только мы ни говорили - об эмиграции, творчестве, публике Америке, Израиле, прессе... Лучшего спутника, собеседника и экскурсовода я бы себе пожелать не могла. Он показывал мне свой Нью-Йорк, свой Гринич-виллидж, богемный район, в котором он живет.
- В Нью-Йорке вы чувствуете себя как дома?
- Я не знаю, что такое дом. У меня здесь есть любимая женщина, с которой мы вместе. Это огромное счастье, это очень важно, но это не все. Я счастливый человек, потому что могу реализовать себя и на протяжении энного количества лет оставаться тем, кто я есть - художником и актером.
- То есть вам не пришлось "поработать эмигрантом" - разносить газеты, мыть машины, охранять суперы?
- Обошлось без этого. Я приехал в Америку по приглашению Ванессы Рэдгрейв. Принимал участие в шоу "Сломанная стена" в память о погибших в сталинских лагерях евреях. Работал на Бродвее вместе с ней и другими звездами Голливуда.
- А потом вы стали нелегальным иммигрантом?
- А потом случилось несчастье с моей мамой - на нее напал негр и переломал ей ноги. Она попала в госпиталь. У меня был выбор: или - мама, или - карьера (я был заслуженным артистом России и представлен к званию народного, которого так и не получил). Я выбрал маму. Я не мог ее бросить.
- Но шоу кончилось, и...
- ...я оказался в жуткой ситуации, никто не протянул руку помощи. Я попал в русское гетто, нет ни братства, ни искренности, ни взаимопонимания. Я понял, что из этого гетто нужно бежать. И как можно дальше. Я поступил на еврейский семинар Колумбийского университета, где готовят канторов. Здесь все говорили со мной на одном со мной языке. Здесь все были хранителями еврейской традиции.
- Но кантором вы так и не стали.
- Вы правы. Отучившись четыре года, я понял, что не могу быть кантором. Я почувствовал себя чужим в синагоге. И я сказал себе - нет. После этого на моем пути появилась Айрин.
- Шерше ля фам в американском варианте!
- Ничего смешного! Покидая канторскую школу, я уходил вникуда. Айрин приняла меня таким, какой я есть. И всячески помогала и поддерживала мне в поисках.
- Это Айрин вывела вас на Клер Бэрри, одну из легендарных сестер?
- На Клер меня вывела продюсерская фирма. Там меня спросили, не хотел бы я выступить с одной из сестер Бэрри в концерте: Я, конечно же, согласился. Она пришла ко мне и представилась: "Клер". А уж потом я узнал, что после смерти младшей сестры Мерны, скончавшейся от рака, она не выступала 15 лет. Первый партнер, с которым Клер работала после возвращения, был Эмиль Горовец, а второй - я. Четыре года мы отработали вместе. Больше Клер ни с кем не выступала.
- Не хотелось бы вам вернуться опять на Бродвей, в шоу?
- Никогда в жизни! У меня есть свое направление - идиш! Меня часто спрашивают: "Почему ты поешь эти еврейские песни? Почему не русские или цыганские, например?" Мол, такой репертуара сужает аудиторию. Меня такие "сомнения" не смущают. В идише - своя прелесть, свой шарм, свой аромат. К сожалению, великая идишская культура уходит. Это необратимый процесс. Но все-таки народ, который имеет отношение к этой культуре, жив!
- Вы полагаете, что песни на идише адресованы только евреям?
- Много лет назад, когда я не понимал ни слова по-английски, я не мог оторваться от песен "Битлз". Значит, есть что-то большее, чем слова: вибрация, энергия, настроение, динамика: Нечто такое, что людей любой национальности может заворожить. Я исполняю песни на идише не только для русскоязычных евреев. Моя главная цель - выйти за черту оседлости. Я ненавижу гетто. Я родился в Минске, и в доме, в котором я жил, во время войны располагалась немецкая комендатура. Я ненавижу этот дом, я ненавижу слово "гетто"...
- Между прочим, американцы, очень высокомерны и до культуры другого народа не снисходят. Например, еврей Боб Дилан даже представить себе не мог, как будет звучать в его репертуаре песня на идише.
- Увы, в странах, подобных США, евреи растворяются и говорят на других языках. Глобально мы, евреи, никому не нужны. И не надо тешить себя иллюзиями, что нашим домом может стать Америка, Россия, Италия или Германия. Наступает момент, когда нам просто говорят: "Катитесь отсюда!" Это в лучшем случае. В худшем - просто уничтожают.
- Но ведь на планете существует общий еврейский дом - Израиль? Он и для того и был создан, чтобы уберечь евреев от уничтожения и ассимиляции.
- Мне потрясающе хорошо в Израиле. Но сказать, что это мой дом, я не могу. Видать, судьба наша такая. Мы родились на полустанке, на полустанке и умрем. Чтобы дом стал родным, в нем должно быть уютно все обитателям. Пока же нас, русскоязычных евреев, считают этакими "двоюродными" братьями. Нет контакта между "русскими" - и американцами, между "русскими" - и израильтянами. Нет его! Мы говорим: "Все мы - евреи"! Да, мы - евреи. Но мы - евреи, живущие в Америке; мы - евреи, живущие в Израиле; мы - евреи, которые не имеют ни рода, ни племени. Мы пытаемся найти себя в этой жизни и бежим от каких-то проблем, спасая себя и своих детей. Мы стали некой формацией людей, блуждающих по этому миру.
- Все эти "блуждающие" настроения находят какое-то отражение в вашем творчестве?
- Я не хочу быть оригиналом, я всего лишь человек. Но я не хочу петь песни на идише так, как это пели в позапрошлом веке. Нашей культуре почти тысячу лет! На ней выросли целые поколения евреев. Но почему-то сегодня решено было сделать так, чтобы эта культура была не угодна прежде всего евреям. Причем, даже в Израиле. Отправляясь сюда на гастроли, я хотел напомнить, что идишская культура, как минимум, ничем не хуже, чем любая другая. И что она может быть частью мировой культуры. Почему сегодня в Израиле можно слушать йеменские или марокканские песни, а все на идише - это как бы "западло"?!
Я представляю культуру народа, который на протяжении многих веков говорил, страдал и общался на идише. Сегодня я понимаю, что эта культура, увы, неинтересна молодому поколению евреев. Она вроде бы есть - и вроде бы ее нет. Но с другой стороны я вижу и огромный интерес к песне на идише. Я вижу его на своих выступлениях. Почти каждый номер сопровождается овациями. Публика аплодирует стоя и готова слушать песни хоть три часа, хоть пять. Вот я и думаю: как же так? С одной стороны культуру на идише называют галутной, второсортной, а с другой:
- На ваших израильских концертах присутствовали в основном репатрианты из бывшего СССР, хотя песню на идише любят и выходцы из Польши, Румынии, Аргентины. Вы считаете, что могли бы успешно работать и для этой категории зрителей?
- Я приехал в Израиль, чтобы петь. И, конечно же, мне бы хотелось, чтобы на концерты приходили разные люди. В том числе, и выходцы из Йемена, Марокко, Ирака - откуда угодно.
- А как вам вообще показался израильский зритель?
- Израильтяне - это уникальная публика! Это красивые, гордые, свободные люди. Я готов петь для них бесконечно.
- Извините за нескромный вопрос: а кто финансово поддерживает ваше творчество? Сегодня без больших денег даже номер концертный не сделаешь, не говоря уж про целую программу.
- Весь фокус в том, что у меня нет спонсора. Почему-то для поддержки искусства какого-нибудь племени мумбо-юмбо деньги всегда находятся, а на настоящую идишскую песню их нет. Когда год назад я увидел "Песни еврейского местечка", сделанные Фимой Александровым в Москве, у меня слезы из глаз брызнули. Моя жена говорила: "Почему ты так это воспринимаешь? Ты делаешь свое, он делает свое". Но я-то видел, какие деньжищи были вложены в это мероприятие.
- Вам не понравилось шоу Александрова?
- Мне бы не хотелось оценивать творчество коллеги. Я считаю похвальным любое обращение к песне на идише.
- Позвольте напоследок задать традиционный вопрос: ваши творческие планы?
- На НТВ записали мой концерт, который будет показан в Израиле на Рош ха-шана. ОРТ, РТР и канал "Культура" планируют записать мое выступление в Москве, в помещении МХАТа и в концертном зале "Россия". Собираюсь я принять участие и в фестивале Михоэлса...
Полина Лимперт
Бывший актер Камерного еврейского музыкального театра в Москве, ныне житель США, Яков Явно представил московской публике грандиозный музыкальный проект.
2 октября во МХАТе им. Чехова в рамках Московского Международного фестиваля искусств им. Соломона Михоэлса состоялась премьера музыкальной мистерии "Дорога домой" актера, певца, музыканта, который не нуждается в представлении, - Якова Явно. Бывший актер Камерного еврейского музыкального театра в Москве, ныне житель Соединенных Штатов Америки, Явно представил московской публике грандиозный музыкальный проект, прошедший с успехом в Израиле. В нем приняли участие разные творческие коллективы: фьюжн-группа "Транс-Атлантик" (Москва), госпелс-группа "Warship and Praise", танцевальная группа "Реситаль" (Израиль) и другие. Самым специфическим моментом мистерии стало участие коллектива афроамериканцев. После их выхода на сцену зал просто гудел. Концерт действительно был ярким зрелищем. Яков Явно исполнял музыкальные произведения в сопровождении видеоряда, авангардных графических композиций и анимационных сюжетов. В спектакле присутствовал завораживающий дух мистики - некое сочетание шаманства и "копперфильдства". Песни звучали как на русском, так и на идиш, иврите и английском. Своеобразным был и музыкальный аспект песен. Например, в мелодию "Крутится, вертится шар голубой" были вкраплены ритмы рэпа, а в это время на сцене исполняла классический танец барышня в белом. Песни Явно принадлежали самым различным жанрам: от грустных мелодий еврейской песни до танго, блюза, латиноамериканских и арабских мотивов.
Яков Явно согласился ответить на наши вопросы.
- Яков Израилевич, "Дорога домой" - это дорога в Израиль, Россию или куда-либо еще?
- Это дорога к себе. Понимаете, я родился в России, живу в Америке, где умру, я не знаю, поэтому моя дорога бесконечна. Я хочу познать этот мир, понять, кто я в этом мире. Но меня не интересуют дежурные слова "гражданин" и "человек". Да, я гражданин и человек, но мне важно, что стоит за всем этим. Кажется немного странным, когда говорят: "Неважно, какой ты национальности, важно, чтобы ты был человеком". Я думаю, что в этом есть ошибка, ведь каждый изначально рожден человеком. Важно сохранить то, кто мы есть, откуда мы, ведь у каждого есть какая-то предыстория, особенно у народа, к которому я принадлежу. Так сложилось, что к нам всегда относились неоднозначно. Если, скажем, человека спрашивают: "Кто ты?", а он отвечает: "Я еврей", то тут же появляется миллион каких-то эпитетов и приложений: "Ой, а у меня прабабушка тоже была еврейкой. Вы очень хороший человек, хоть и еврей". Меня это убивает. Уже давно наступило время, когда должна стереться грань между национальностью, вероисповеданием и цветом кожи. Мы должны воспринимать друг друга только по человеческим качествам, общаться на основе интереса друг к другу. Поэтому моя проблема - дорога в мой собственный дом, и на этом пути я встречаю людей, которые мне интересны и близки. Я привез с собой афроамериканскую группу. К сожалению, не удалось вывезти в Москву бухарскую и ирландскую группу из-за финансовых затрат. Но я пытаюсь внедрить в свои песни нечто нетипичное. Мир развивается и идет вперед, и если ты не открываешь глаза и уши, то умираешь в узком и неинтересном пространстве. Мне кажется, что интересно открывать что-то новое, особенно молодым людям. Они пытаются отойти от стандартов, которыми мы, к сожалению, нафаршированы, и не могут. Мне хочется, чтобы появилась сила, которая сможет пробить эту стереотипную стандартность и, может быть, убожество, за которым люди идут.
- Почему Вы пригласили в Вашу программу афроамериканцев? Потому что они от природы наделены чувством ритма?
- Я их пригласил, потому что у нас и у них одна история: мы были рабами, и они были рабами. И мы, и они страдаем, но только на разных уровнях. И говорить о том, что мы, евреи, живущие в этом мире, свободны от предрассудков по отношению к нам, нельзя. Антисемитизм существует. То же самое испытывают черные, особенно живущие в Америке. Конечно, в силу государственной политики люди пытаются сказать, что они такие, как все, но это лишь на словах. Люди, рожденные не любить черных или евреев, продолжают их не любить. Я часто встречаю тех, кто, увидев мою внешность, уже начинает меня ненавидеть, хотя я еще ничего не сказал. Это надо разбивать, уходить от этого, ведь это нечестно, так мерзко и отвратительно! Мой спектакль именно об этом! Когда я выступаю перед нееврейской аудиторией, зрители выскакивают на сцену и начинают танцевать, проникают в мой мир, понимая, что еврейская культура, как и все, уникальна в своем роде. От нее не пахнет, она не излучает отвратительной энергии, она такая же, как любая другая. Для меня это главное. Я не хочу петь песни маленького местечка, я далеко ушел за эту черту, так же, как многие из нас. Так же образы Шагала растворились по всему миру. Они дали миру то, что, может быть, не могли дать другие народы. Я считаю, что без краски моей культуры, если она даже незначительная, картина мировой культуры потеряет своеобразный оттенок и поблекнет. Все взаимосвязано, ничто не может существовать в этом мире автономно. Я думаю, что мир спасет культура, взаимодействие и взаимообмен маленьких культур, когда люди через культурные ценности начнут любить и уважать друг друга, смотреть с любовью, а не с ненавистью и предрассудками.
- То есть через некоторое время культура станет единой?
- Я живу в Нью-Йорке, Вавилоне XXI века. Это котлован, в котором сосуществуют культуры. Там считают, что не должно быть страны, где нет места для всех народов. Мир станет таким же. Когда, говоря о ближневосточном конфликте, обвиняют Израиль, я этого не понимаю. Израиль невиновен. Евреи строят свою страну. Я езжу туда ежегодно и вижу, как хорошеет, процветает эта страна. И в то же время я вижу, как на убогом уровне продолжают жить те, кому она не дает покоя. Если люди хотят мира, они превращают свое государство в рай, такой же, как соседнее государство. Это и есть сосуществование. Так почему же мешать евреям? Ведь можно найти компромисс и альтернативу. Почему выяснять отношения таким способом? Ведь прийти к согласию можно мирным путем. Мир меняется, и мы должны меняться. Нельзя выходить на сцену и петь "А идише мама", как 100 лет назад. Я готов петь "Тум-балайку", но другим образом, привнеся в песню новые краски.
- А Ваши песни на идиш только для евреев или нет?
- Нет. Понимаете, сами евреи относятся к своей культуре неоднозначно. Евреи, ассимилированные в России, с большим удовольствием будут слушать песни на русском, а в Америке - на английском. Культура идиш органично уходит, и не надо ее продвигать в массы. Несколько тысяч лет назад исчез иврит, но он вернулся на другом уровне. Пройдет время, возродится и идиш. Я хочу сохранить частичку этой культуры, музыкальную основу, которую я видоизменяю аранжировками, звуками. Но как бы я ни пытался трансформировать свой голос, я пою по-еврейски. Я не скрываю этого. А петь американские, английские песни я не могу, потому что мне близка еврейская культура. Но я в нее привношу свои краски, и я рад, что в моем шоу есть представители разных культур, потому что у нас много общего. Мы растворились по всему миру и, внедряясь в культуры разных стран, привнесли что-то свое. Поэтому я хочу, чтобы представители других национальностей относились к нам с уважением. История Испании, Германии может повториться. Хотя когда-то в Германии мы были больше немцами, чем сами немцы, в один прекрасный момент нам "дали" так хорошо, что мы потеряли огромное количество своих братьев и сестер. Нам не стоит забывать об этом. Нужно помнить, кто мы есть.
- Как относитесь к тому, что Вас называют американцем?
- С иронией. Я такой же американец, как и русский. Иногда женщины спрашивают: "Я похожа на итальянку?", а на одобрительный ответ восклицают: "Какое счастье, что не на еврейку!" Это смешно, ведь когда будут бить, все равно откопают какие-то записи в документах.
- Трудно ли было заработать популярность в Америке?
- В 90-м году меня пригласили на шоу Ванессы Рэдгрэйв от Еврейского театра, где работали Шерлинг, Глуз. Я закрывал программу и пел на идиш. После я узнал, что у Редли были проблемы с еврейской общиной Америки, потому что она была пропалестински настроена. В этот момент мои родители эмигрировали, остались в Америке, а у меня был обратный билет в Москву. Моя карьера уже шла по нарастающей, я снялся в нескольких фильмах, получил звание заслуженного артиста РСФСР. Когда я находился на гастролях, с мамой случилось несчастье, на нее напал черный. Схватил за сумочку и потащил по земле. Она сломала ребро и восемь месяцев пробыла в госпитале. Я остался с мамой, потому что это было важнее, чем карьера в России. Начались жуткие скитания. Успех на Бродвее не был началом моего успеха. Мои соотечественники, говорящие по-русски, живущие на Брайтон-Бич, меня восприняли очень холодно и сухо. Они меня не знали, потому что уехали из России давно. О существовании Еврейского театра многие тоже еще не знали. Меня приглашали выступать за гроши, думали, что я вру насчет звания. Это было такое унижение. Мне тогда позвонил один из друзей и сказал, что идет набор в еврейскую религиозную семинарию, в канторскую академию. У меня не было выхода: я жил у отца, мама была в госпитале, и я пошел туда. Эмиграция - это жуткий процесс, это - схватки, если ты их пройдешь, ты можешь родить что-то. Но, к сожалению, это не у всех получается. На экзамене в семинарии сидело 15 человек, я пришел совершенно потерянным, встал посреди аудитории, как загнанное животное, и начал завывать.
Когда я закончил петь, я не видел никого. Очнулся, когда ко мне прикоснулся человек и спросил: "Ты обрезанный?" Я соврал, что да. Ведь в России мало кто тогда проходил эту процедуру. Он говорит: "Мы берем тебя". И через неделю я сделал обрезание, это был мой естественный порыв благодарности за то, что мне не дали упасть. В процессе оформления документов выяснилось, что я живу в Америке нелегально. Они мне оформили визу, дали деньги на питание, общежитие. Это чудо, за что я и люблю свой народ, моих братьев, еще недавно столь убогих, несчастных, стенающих, загнанных в гетто, которые сейчас вырвались из местечка и стали гордыми и красивыми. В семинарии мне пророчили грандиозное будущее, платили много денег, считая, что я вдвойне окуплю их расходы. Я учил иврит, не понимал английского. Я терял сознание, но не хотел возвращаться в "гетто" на Брайтон-Бич. Я грезил о роскошной жизни, поэтому цеплялся за учебу. Но я знал, что никогда не буду кантором. Я хотел большего, не желал быть замкнутым в четырех стенах синагоги. И однажды произошло чудо. Я передавал письмо в Москву через своего друга. С ним была странная леди, которая курила сигары с мундштуком: Айрин. Я спел им одну из молитв. Эта мадам заинтересовалась моим голосом. Впоследствии она стала моей женой и помогла мне вырваться из маленького мирка. Она перевернула мою жизнь. Во многом благодаря нашему альянсу я стал таким, какой я есть. Три года я работал с Клэр Берри. Затем стал сотрудничать с чернокожей госпелс-певицей. Я понял, что должен идти дальше со своей культурой.
- В семье Явно соблюдались традиции?
- Нет, я даже не знал, что такое "Явно". Явне - это иудейский город, в котором сохранилось все, что связано с иудаизмом, когда произошло разрушение Второго Храма. Если бы не этот город, мы бы потеряли себя в этом мире. В каждом израильском городе есть улица Явне. А теперь я с гордостью могу сказать, что я -Яков бен Исраэл Явне. Мои истоки иудейские. Я иудей, это самое главное.
- О чем Ваши теле- и радиопередачи в Нью-Йорке?
- Сейчас их уже нет. А были они посвящены культуре, проходило очень много еврейской тематики. Я перестал этим заниматься, потому что СМИ в иммиграции на низком уровне, они для "гетто". Я называю иммиграцию "гетто", за это меня многие не любят.
- Были ли случаи, когда Вас унижали из-за национальности?
- Конечно, постоянно. В Америке тоже есть антисемитизм. Конечно, я стараюсь не быть с этими людьми. Но если отъехать за 100 километров от Нью-Йорка, это можно почувствовать. Американцы считают меня русским. Когда я говорю, что я еврей, у них появляется другая вибрация, другой взгляд. Я актер, я это вижу, чувствую. Меня унижали так же, как и любого еврея, потому что я вырос в те годы, когда слово "жид" было очень модным. Когда узнавали, что мое отчество Израилевич, говорили: "А-а, Израилевич. Так катись в свой Израиль". Но кто эти люди, можно ли их назвать людьми? Но есть и те неевреи, которые подходят после моих концертов и говорят, что они восхищены еврейской культурой.
- Отличаются ли американские, израильские и российские евреи?
- Безусловно. Все эти евреи не имеют отношения друг к другу. Между ними лежит огромная пропасть. Это трагедия нашего народа. Нас пытаются разъединить. Люди понимают, что антисемитизм преследуется, поэтому они придумывают что-то другое, чтобы нас разбить так, чтобы мы друг друга не понимали. Это страшно. Американские евреи с нами, иммигрантами, не дружат. Как-то в Америке был проведен "Русский день в Нью-Йорке", где мы выступали. Американские евреи говорили, что прошел праздник "наших двоюродных братьев". Это то же самое, что араб скажет арабу: "Мой двоюродный брат". Они нас не подпускают и смотрят на нас с иронией, как будто мы ниже. Я хочу сделать свою новую программу в Нью-Йорке так, чтобы они подошли и сказали: "Спасибо, ты наш брат". То же самое происходит в Израиле. Там есть русские евреи и израильские евреи. Когда в прошлом году случилась трагедия на дискотеке, я был в Израиле. Израильтяне не говорили, что погибли наши братья и сестры, они мне сказали: "Ты знаешь, что погибли русские?" То, что происходит, - страшно. Поэтому надо стремиться к единению, прежде всего, разобраться в том, что происходит с нами самими.
5 комментариев
обсуждение >>