Ольга Дыховичная и Ангелина Никонова: «Нью-Йорк – это же город-театр с миллионом маленьких сцен»

В прокат выходит картина Ангелины Никоновой «Велкам хом» - трагикомедия о иммигрантских судьбах, пересекающихся на улицах Нью-Йорка. Сценарий для ленты режиссер написала совместно с актрисой и давней соратницей Ольгой Дыховичной, а также Кареном Карагуляном. Мы поговорили с Никоновой и Дыховичной про Вуди Аллена, синдром второго фильма, стеб над арт-хаусом и о том, какое кино нужно снимать молодым.


Все эти персонажи, нью-йоркские иммигранты, они же явно не выдуманные, не из головы взятые?

Ангелина Никонова: Они выдуманные. Не все, но в большинстве своем. Тот же Гамлет, например, армянин-трансвестит. Такой персонаж меня интересовал еще со студенческих времен. Я, когда училась в Нью-Йорке, даже написала сценарий-исследование о человеке, который меняет пол.

То есть глубоко копались в этой теме?

А.Н.: Конечно, много неожиданного узнала. Например, тот факт, что мужчине часто проще найти новые знакомства в своем сексуальном предпочтении, если он переоденется в девушку. Что наш Гамлет и делает. Он – собирательный образ из всех документальных фильмов, которые я смотрела на эту тему, и некоторых моих приятелей из Европы и Америки. Веселая такая девушка. Потому что после «Портрета в сумерках» хотелось избежать серьезной драмы и сменить интонацию.

Ольга Дыховичная: Сменить жанр.

Так интонацию или жанр?

О.Д.: И интонацию, и жанр. Отойти от драматического, социального кино. При том, что «Портрет в сумерках» имел успешную судьбу. Европейская киноакадемия номинировала нас как открытие года, куча фестивалей… И то, чего мы точно не ожидали, что картина, снятая за 20 тысяч долларов, соберет какой-то бокс-офис в России, пойдет прокатом во Франции, а вот на этой неделе будет показана по немецкому телевидению.


Ничего себе. То есть с дубляжом и…

О.Д.: Да, да, да! Для нас это тоже было так клево! И соответственно после такого успеха можно было продолжить вскапывать эту же грядку и получать с нее плоды. Но Геля сказала: «Я вообще не хочу зависеть от мнения фестивалей». Ведь когда ты делаешь драму, ты действительно с трепетом ждёшь, на каком же фестивале состоится премьера, что напишут первые критики. В этом смысле та смелость, с которой Геля подошла ко второму фильму... Тем более, что такое второй фильм?

А.Н.: Ну да, синдром второго фильма. На нас уже с дулей в кармане смотрели. Мол, это случайность была. Вот со вторым-то фильмом и посмотрим…

О.Д.: Уже на стадии премьеры «Портрета в сумерках» начали пугать…

А.Н.: А потому тем более не хотелось заигрывать. А захотелось сохранить свободу авторского высказывания любой тональности, любого настроения.

О.Д.: Да, и соответственно у Ангелины был опыт жизни в Нью-Йорке. А Нью-Йорк – это же такой город-театр с миллионом маленьких сцен, у каждого развивается своя драматичная, комедийная, трагифарсовая, да какая угодно история. Здесь главное быть с открытыми глазами, смотреть, как проявляют себя люди. Ведь город безумно тяжелый, а люди в стрессовой ситуации проявляют себя очень быстро.

Как, например, ваш герой Бабкен, продавец ковров и по совместительству киноактер. Он же самого себя сыграл, да?

О.Д.: Ну безусловно, можно найти параллели. Актер, который играет Бабкена, Карен Карагулян действительно начинал продавцом ковров, когда в Нью-Йорк приехал. И в его жизни случилась-таки американская мечта, когда его на улице встретил независимый режиссер. Сейчас у него уже большая должность в мебельном лакшери-магазине, но при этом есть такая параллельная, подводная реальность. И фильмографии его могут позавидовать даже самые именитые актеры, потому что из последнего, например, он снялся у Мэттью Барни. Нормально? И награду он получил, как она называется?

А.Н.: Spirit Awards.

А как он в «Велкам хом» попал?

А.Н.: Мне хотелось сделать фильм, где главный герой будет мужчина. Исследовать мужской мир. Понятно, что один из самых распространенных мужских конфликтов – это конфликт между долгом и желанием. Вот у него уже четвертый ребенок, затягивает долг семьянина, но про себя-то он не успел подумать! И у каждого героя есть такие конфликты. Вот, например, Саша (героиня Ольги Дыховичной – прим.ред.). Мы с Олей давно хотели исследовать тему такой любовницы со стажем. Понять, что происходит с женщиной, которая решается на жизнь, независимую от обещаний вроде «скоро я уйду от жены, скоро я буду с тобой, скоро у нас все наладится».

О.Д.: При этом она берет вообще все возможности, которые ей жизнь дает. Из всего пытается извлечь выгоду: стриптиз, наркотики, актерство. В этом смысле она сначала сделает, а потом подумает.
А.Н.: Вообще, Саша олицетворяет собой определенный слой иммигрантов, потому что в свое время, когда русские хлынули в США, американцы были в шоке…

О.Д.: Они не знали, что столько возможностей у них под носом.

А.Н.: … в шоке от изощренности русского человека, который разливал бензин водой, находил лазейки в законах, быстро выживал, быстро обогащался. Саша – абсолютный символ вот этого бесшабашного русского человека, который приехал в законопослушную страну и сказал: «Угу, понятно. А сейчас смотрите, что сделаю я».

Вы говорили, что, снимая «Портрет в сумерках», ориентировались на «Пианистку» и «Ночного портье». А здесь совершенно неожиданно Вуди Аллен вспоминается.

А.Н.: Это не неожиданно. Он один из моих любимых режиссеров. Для меня Нью-Йорк без Вуди Аллена в принципе не существует.

Я не только про Нью-Йорк. Я имею в виду темы, интонацию.

А.Н.: Нет, ну тематика другая. У Вуди Аллена Нью-Йорк – это всегда определенная социальная прослойка, обеспеченные люди, дисфункциональные семьи. У меня же абсолютно мой Нью-Йорк – иммигрантский, людей, которые знают, что еще чуть-чуть надо потерпеть, и будет счастье. А где оно? Счастье где-то мимо проносится, мельтешит, с толку сбивает.

Но Вуди Аллен тоже иногда на территорию необеспеченных заходит.

А.Н.: Но это же взгляд со стороны. А у меня изнутри. Ну не жила я в среде Вуди Аллена, к сожалению.

О.Д.: Мы как раз со стороны на вот этот благополучный Нью-Йорк смотрим.


Аллен, как и вы, занимается авторским кино, чувствует полную свободу и так далее. Но он может позволить себе звезд. А большая звезда в фильме – это совсем другие деньги в прокате. Но ведь у Аллена звезды, в основном, за бесплатно снимаются. У вас не было соблазна привлечь кого-нибудь из звезд, хотя бы ради кассового успеха?

А.Н.: Ну, во-первых, известный актер, снимающийся бесплатно – это миф. Все происходит не совсем так. Есть миллион нюансов. Скажем, даже если звезда полностью отказывается от гонорара, все равно вместе с ней приходит огромное количество условий: и ассистенты, и гримеры, и вагончик, и покормить вовремя, и отпустить пораньше. В итоге бесплатная звезда стоит в сто раз больше, чем любой другой актер. И о профсоюзах не забывайте. У них же всегда есть ряд требований к производству, которые бы увеличили наш бюджет раза в три точно. У меня в сценарии были прописаны четыре крошечные роли для определенных, очень узнаваемых актеров – они должны были сами себя сыграть. Но даже если так – появился на секунду, подмигнул левым глазом и ушел, то всё – на весь производственный период наложены жесткие условия.

То есть, кино для вас в идеале - это просто группа энтузиастов, которые собираются вместе?

А.Н.: Нет, идеалы у нас другие. В идеале хотя бы режиссерский стул есть.

А у вас нет?

А.Н.: Неа. У меня вот кроссовки есть. Некрасивые, но удобные.


Один из героев «Велкам хом» – режиссер, который вместо блокбастера решает сделать авторский фильм. Продюсер говорит ему: «Ты хочешь арт-проект, тогда пусть все работают из любви к искусству. Ты тоже денег не получаешь». Вам близка такая позиция?

А.Н.: Ну, конечно, мечта любого автора – чтобы у него был продюсер, который бесконечно бы в него верил. У немногих она сбывается. И то мы не всегда знаем, есть ли компромисс в итоге. Так что, если вы точно знаете, какое кино хотите сделать, лучше сами себя и продюсируйте.

То есть себя вы не видите в студийной работе?

А.Н.: Нет, почему?

О.Д.: Я вообще считаю, что продюсерское кино в России – это неплохо. У нас есть сильные продюсеры со своим видением. Но над продюсерами стоят телеканалы, которые чаще всего заказывают продукцию. А телеканал – это же такой спрут, да?

А.Н.: Ну да, дракон с кучей голов. Никогда не знаешь, с какой стороны полыхнет.

О.Д.: То есть немножечко уродливая структура. Происходит давление на режиссера сразу с нескольких этажей. Когда с вами работает телеканал, это несколько десятков мнений, потому что там нет одного человека, который все решает. И получается так: сначала одна редакция, потом вторая редакция… Вот выходите вы в красивом платье и спрашиваете у десяти человек: «Нравится ли вам?». А вам в ответ десяток советов, и если вы выполните их все, будете выглядеть идиотом. Потому что понятие прекрасного у каждого свое, там нет категорий. Поэтому если работать с продюсером, то только с одним-двумя, но сильными. Вот у Ангелины как раз сейчас есть такие планы.

А.Н.: Юлия Мишкинене и Бакур Бакурадзе – продюсеры моего фильма следующего, «Тридцатая любовь Марины». Основан на романе Владимира Сорокина.

Телеверсию делать не заставят?

А.Н.: Я-то готова сделать телеверсию. Но нет такого канала, который ее покажет.

О.Д.: «Портрет в сумерках» у нас никто не решился показывать. Видимо, никто не хотел обострять диалог на эту тему.


К тому же «Портрет в сумерках» довольно жесткое кино. А в «Велкам хом» разве что армяне барана режут. Пытаются, вернее.

А.Н.: Эта сцена есть в фильме отчасти потому, что я хотела сделать «Велкам хом» в жанре такого стеба над арт-хаусом. Я здесь смеюсь и над собой, и вообще над жанром радикального кино. Нам с Ольгой доставляет особенное удовольствие наблюдать за зрительской реакцией в этом моменте. Все так переживают, так радуются развязке этой истории, потому что от нашего кинотандема все, конечно, другого финала ждут. Отворачиваются от экрана даже.

О.Д.: Плюс действительно, сколько вы видели фильмов, где режут барана? Я, мне кажется, несколько десятков. Я могу вам даже накидать рейтинг фестивальных фильмов, где режут барана. И где режиссер думает, что именно он нам первый раз это показывает. По-моему, европейские зрители уже знают, как резать барана, гораздо лучше армян.

А.Н.: Не, ну не только баранов. Коров еще любят…

О.Д.: Нет, баранов все-таки чаще. Бараны – это как-то трагичнее, потому что маленькое существо, с него стекает кровь…

Наплыв, камера трясется…

А.Д.: Да-да, у нас и трясется. В общем, сцена с бараном – эта наша внутренняя шутка по поводу «Портрета в сумерках».

Еще по поводу «Портрета в сумерках» вы, Ангелина, в одном из интервью интересно определили слово «успешность» в России. Это когда у тебя есть возможность оторваться от контекста и закрыть на все глаза.

О.Д.: Но ведь действительно даже в центре Москвы есть четырехэтажные пентхаусы с бассейнами, из которых при этом ты все равно выходишь в обоссаный подъезд.

А.Д.: В лучшем случае…

О.Д.: Вот как это может сочетаться? В подъезде пахнет так, в квартире по-другому, и эти два мира не являются для тебя одним целым.

А.Д.: Поэтому-то мы и снимаем обувь, когда заходим в квартиру.

Стоп, а как же на это глаза закрывать?

О.Д.: Ну знаете, это же фраза про «Портрет в сумерках» была. И мне кажется, она чуть-чуть устарела в силу того, что контекст изменился. Весь этот благополучный средний класс оказался…

А.Д.: А почему контекст изменился, извини, пожалуйста? Я вот только что из Ростова-на-Дону вернулась, я знаю там девушек, которые ходят с этими стилетами от кутюр, ходят из одного гламурного места в другое, не знают, допустим, что в центре города разбиты все ступеньки в переходах, потому что они из автомобиля далеко не вылезают. Это все равно жизнь в шорах евроремонта.


О.Д.: Просто в Москве чуть-чуть по-другому. Здесь "Болотная" была, в конце концов. И если раньше мы как средний класс отказывались зайти на территорию социальной жизни, политики, принятия каких-то решений на этой территории, то теперь политика к нам пришла, на нашу территорию, в частную жизнь, на наши кухни она пришла. Хочешь-не хочешь, но сейчас мы вынуждены быть более ответственны к тому, как живем. Нас всех вынудили, по сути, заняться политикой. И уже нет этого чувство бессилия, которое было еще три года назад. При том, что сейчас мы живем в более жестком, более холодном контексте. Но мы нашли какие-то зоны, где можем ощущать свою силу. Посмотрите, как эти краудфандинговые проекты работают! Людьми движет желание чувствовать, что они что-то меняют в жизни.

А.Д.: Социальная включенность произошла.

О.Д.: Наверное, на данном этапе это только в Москве актуально.

И никогда это не перекинется на тот же самый Ростов?

А.Д.: У Ростова вообще антагонизм с Москвой.

О.Д.: Да, очень амбициозные люди живут.

А.Д.: Самодостаточные. «Вот эти ваши московские штучки у себя оставьте» и тому подобное.

Вы, Ангелина, учились режиссуре в Нью-Йорке, а Ольга – в мастерской Алексея Германа. Изначально у вас были разные представления о профессии?

О.Д.: Я действительно благодарна судьбе, потому что Герман тогда переехал в Москву – искал деньги на «Трудно быть богом», сам обивал пороги Министерства культуры, и, чтобы времени не терять, набрал курс. Герман фантастический ремесленник, но он всегда говорил, что ремеслу вы научитесь, когда начнете работать.

А.Н.: Совершенно верно.

О.Д.: И по сути полтора года общения с ним прошли под вопросом «Зачем вам вообще надо заниматься кино?». Это, надо сказать, меня очень сильно тормознуло в жизни, но, с другой стороны, нет худа без добра. Я, действительно, с тех пор постоянно задаюсь этим вопросом. То, как он его задал радикально…

А.Н.: Погоди, а добро-то в чем?

О.Д.: Добро в том, что попутно я освоила кучу разных профессий: я работала режиссером монтажа, вторым режиссером, ассистентом режиссера. В итоге я умею делать почти все на площадке. Потому что я поняла, что хочу снимать кино. При том, что со всего нашего курса свои картины не сняли только я и Сергей Тютин. Вот, когда Тютин свое кино снимет, я пойму, что мой поезд ушел. Шучу, конечно. Но вообще, как ни странно, мое образование похоже на Гелино. У меня был очень серьезный вход в профессию, опыт получения ремесла на реальных площадках. Именно так и строится американское образование.

А.Н.: Да, как ни странно, очень похожие подходы. Живой процесс.


А вот этот вопрос «Зачем вам заниматься кино?».

О.Д.: Ну он же важен для этой конкретной профессии. Для профессии, у которой по сути нет срока годности. В нее же можно очень поздно войти. Вообще было бы здорово, если бы в русском кино появилось больше людей, которые пришли из смежных профессий. Чтобы был какой-то бэкграунд, опыт, которым хочется поделиться. Как тот же Каневский, например. Жаль, что у него больше фильмов не сложилось.

Ну, с Каневским есть устоявшееся мнение, что он весь выплеснулся в этом самом «Замри-умри-воскресни!».

О.Д.: Это мы так себя успокаиваем, на самом деле. Эту боль и эту ответственность мы как общество не хотим брать на себя. Потому что в России сначала создаются нечеловеческие условия для таких людей, а потом говорят: «Ну, слава богу, великий поэт погиб раньше, спился, с ума сошел, убил себя, а то дискредитировал бы себя какой-нибудь фигней». А если бы такое явление, как Каневский, состоялось бы во Франции, то были бы даны и возможности, и условия, и правильные продюсеры бы рядом оказались. Я вот не верю, что ему больше нечего сказать. Просто не верю.

А.Н.: Да, и при этом он живет в кромешной нищете. Это вообще большой бич русского…

О.Д.: А рядом с этим снимаются многомиллионные проекты, которые объясняют нам, что такое «русский». Или как там? «Он русский, и это многое объясняет». И мне жаль. Очень жаль. И я действительно бы обрадовалась если бы, не знаю, какой-нибудь осовестившийся бандит пришел в профессию. Настоящее бандитское кино было бы!

А.Д.: Я вот считаю, что дальнобойщики должны снимать. Представляешь сколько историй? Снимать должны насмотренные люди. Насмотренные не фильмами, а жизненными ситуациями. Пусть это будет единственный фильм этого человека, какая разница?

Насчет насмотренности, вы как-то сказали, что фигуры вроде Тарковского, подчас мешают молодым начать снимать кино.

О.Д.: Это я сказала. Потому что какой бы ни был длины кадр у того же Тарковского, его никогда не скучно смотреть. А когда я вижу плохую копию… Ох уж, вся эта скучная, многозначительная мутотень! Я же от молодых жду совершенно другого кино, где они мне расскажут про свою жизнь, свои эмоции. А вместо этого опять вся эта поэтичность, философия, классическая музыка.

А.Д.: Ну, или барана режут, да. Когда 19-летний рассказывает мне, как устроен мир, получается заведомо инфантильная вещь.

О.Д.: Я тут, кстати, посмотрела одно кино, не ожидала, что его сделал взрослый человек. Это «Восьмерка» Алексея Учителя. Вот такого кино я жду от 20-25-летних.

А.Д.: А я – такого, как Нигина (Сайфуллаева – прим.ред.) сняла – «Как меня зовут». Мне вообще очень любопытен мир подростков. Чем они живут? Чувства, переживания… В общем, если можно как-то призвать через kino-teatr.ru: «Перестаньте снимать, как устроен мир! Снимайте свою историю!».

О.Д.: Да, расскажите уже о себе.