Когда общаешься с человеком, который выполнял боевое задание самого Василия Сталина, понимаешь, что этот человек - живая история Второй мировой войны. Общаясь с ним, постепенно чувствуешь, как ты невольно становишься причастным к этой истории. Его хочется слушать, не прерывая вопросами. Борис Варламович Щадронов - фронтовой кинооператор. Он рассказывает о "своей" войне - войне, на которой он не убивал, а дарил бойцам жизнь, увековечивая их своей фронтовой кинокамерой, благодаря чему спустя шестьдесят лет мы можем видеть лица этих солдат и помнить о них всегда.
В тридцать седьмом году я окончил операторский факультет ВГИКа по классу кинохроники, после чего работал кинооператором в разных студиях нашей страны. Когда началась война, меня, как и всех членов студии кинохроники, эвакуировали в Куйбышев, и уже оттуда распределили в киногруппу Юго-Западного фронта. Эта киногруппа состояла в основном из операторов Киевской киностудии.
Свое боевое крещение я начал под Харьковом в январе сорок второго года - очень тяжелое время для нашей армии. Наши войска планировали наступление, но немцы нас опередили, и в мае сорок второго как нам дали жару, так мы от Харькова до самого Сталинграда и катились. В Сталинграде началась "настоящая" война - Сталинградская эпопея. Немцы начали с того, что бомбили город днем и ночью. Было сброшено колоссальное количество бомб - около двух тысяч самолетов в день летало над Сталинградом. Гитлер неоднократно говорил и по радио и в газетах, что он уже захватил Сталинград. Но это было не совсем так. Мы продолжали удерживать город.
Я был прикреплен к 62-й армии и снимал в излучине Дона. Приехал в Сталинград, чтобы перемотать весь отснятый материал в рулоны, написать монтажные листы и отправить пленку в Москву, в студию кинохроники. Потом я должен был вернуться обратно. Когда с начальником киногруппы Кузнецовым мы ехали назад, он меня как бы между прочим спросил:
- Слушай, Щадронов, а смог бы ты слетать на бомбежку и отснять это на кино?
Я не придал этому особого значения:
- А почему бы и нет. Если надо - пожалуйста.
И разговор на этом закончился. Мы на машине приехали на сталинградский аэродром Гумрак. Оказалось, что на нем базируются ночные бомбардировщики "Петляков -2" под командованием Василия Сталина. И вот мы подходим, и Василий Сталин обращается к Кузнецову:
- Да… вот твои здесь… операторы, мать их… бездельники, ни один не слетает на бомбежку.
А Василий Сталин был заинтересован в том, чтобы отснять свих пилотов в деле и показать отцу, что он не баклуши бьет, а здесь идет "настоящая" война. Два кинооператора, которые были прикреплены к части, - Казаков и Кацман - летать не хотели. Они снимали на аэродроме подвязку бомб, взлет, посадку и прочее. Как раз в это время прошла информация, что прорвалась большая группа немецких танков со стороны Дона и продвигается к северной части Сталинграда. Вся авиация брошена на то, чтобы остановить и разбить эту группировку. Василий Сталин снова обращается к Кузнецову:
- Когда же, наконец, будет летный оператор?
И Кузнецов показывает на меня:
- А вот - Щадронов может полететь.
Василий Сталин обращается ко мне:
- Полетишь?
Понимаете, он хоть и сын, но все равно Сталин! И я ему отвечаю:
- Так точно, полечу.
Собирается авиагруппа - две "девятки" идут на бомбежку группировки немецких танков. Кузнецов и говорит пилоту:
- Ты уж побереги там моего кинооператора.
- А моя жизнь вам не дорога, что ли? - отвечает тот. - Погибать - так вместе.
Я до этого ни разу на самолете не летал. Мне показывают, куда влезать:
- Вот, садись вместо стрелка-радиста.
Пристегнули маленький парашют - чтобы хоть как-то спастись, показали, из какого люка можно производить киносъемку, и летчик говорит мне:
- Бомбить будем с высоты 2200 метров. Бомбы летят девятнадцать секунд. Как увидишь- бомбы отделились от соседних самолетов, отсчитывай девятнадцать секунд и включай киноаппарат.
Камера у меня была "Аймо". В ожидании этого ответственного момента я перезарядил кассету (она вмещала тридцать метров пленки) и стал ждать. Отснял, как с соседних самолетов отделились бомбы, потом лег животом на пол самолета, отсчитываю про себя девятнадцать секунд и включаю камеру. Бомбы, как цветочки, раскрываются, разрывов не слышно - самолет двухмоторный, все шумит, дребезжит. Мы отбомбились, возвращаемся. Но тут нам становится "жарко": оказывается, на группу напали "мессера" и откололи от нашей группы одно звено. Сопровождающие нас истребители вступили с ними в бой. Мы легли на бреющий полет и вернулись на свой аэродром. Там встречают меня Василий Сталин и Кузнецов:
- Ну, как, снял? - спрашивает Сталин.
- Снял.
Тут же налили мне полстакана коньяку и спросили:
- Полетишь еще?
Я хоть и выпил полстакана, но "ни в одном глазу" - весь на нервах. Отвечаю:
- Полечу.
Перед вторым полетом я догадался подойти к механику и спросить:
- Где находится то кольцо в парашюте, которое надо дергать?
Он мне показывает на большую штуку, похожу на дверную ручку.
- Вот, дергать надо здесь.
Я еще ему вопрос задаю:
- Из самолета выпрыгивать сверху, так же как и залезал?
Он показывает нижний люк и говорит:
- Вот красная ручка, повернешь и провалишься вместе с люком.
Так я стал опытным авиатором. В один день я сделал два боевых вылета и стал летным кинооператором. После этого я летал на Сталинград двенадцать раз. Всего сделал двадцать боевых вылетов.
***-----------------------------------
Эта история случилась в Донбассе. Фронт стоял примерно полтора месяца. Когда наши войска двинулись в наступление, то и я вместе с ними. Для немцев наше наступление было полной неожиданностью. Они не думали что им придется так быстро отступать. Оказалось что немцы вблизи фронта устроили кладбище. Я пошел на это кладбище. Над входом было по-немецки написано: "God mit und - С нами Бог". Вокруг все аккуратно, красиво оформлено. Могилы как по линеечке - ровненько. Деревянная ограда кругом. Недалеко от входа стоял домик. На столе тарелка с ложкой и недоеденной кашей осталась. В стороне какие-то большие пакеты из плотной бумаги лежат. Потом выяснилось, что у немцев не хватило деревянных гробов, и они хоронили в этих специальных бумажных мешках. Я взял два-три пакета и бросил в машину. Мы с Иваном, моим шофером, остановились в одном селе переночевать. Иван весь пропитан бензином - его клопы не кусают, а меня просто одолели. Так покусали, что деваться некуда. И я вспомнил про бумажные гробы в машине. Разделся и лег в этот мешок. А там даже возвышение для головы было, вроде подушки. Короче говоря, я спал как убитый - ни одни клоп меня не тревожил. Мне понравилось. На следующую ночь я раздеваюсь и лезу в этот гроб. Спокойный сон, сухо и чисто. Я потом даже пожалел что мало взял, потому что было очень удобно. Одного бумажного гроба мне хватало на неделю. Так что я три недели проспал в гробу.
***------------------------------------------
Я был на Донском фронте - это северный Сталинград. Дело происходило летом. Наша 64-я армия сдерживала от немцев дорогу на север и поэтому особо боевых действий не вела. Линия фронта такая: между нами и немцами расстояние примерно сто пятьдесят метров. Немцы в окопах, нам кричат:
- Эй, рус, кончай война. Давай митак эсен - завтракать.
А наши солдаты голодные:
- Да пошли вы… - и гранату в них бросают.
Между нами и немцами стоял подбитый, обгоревший наш танк. Я договариваюсь с полковником, что с разведчиками ночью проберусь к этому танку, и утром буду снимать, как наши солдаты пойдут в атаку. До танка было примерно семьдесят пять метров. Мы эти семьдесят пять метров преодолевали целый час. Пока мы ползли, я насмотрелся ночного боя, наверное, на всю жизнь. Немцы с самолетов сбрасывали световые бомбы, которые минуты три освещали все вокруг. В такие моменты нужно замереть и не шевелиться. Трассирующие пули, синие и голубые, пролетают мимо тебя, а ты должен лежать как убитый. Короче говоря, через час мы доползли до танка и там разведчики мне "преподносят":
- Ты оставайся тут, а нам приказано вернуться. Мы дадим тебе две "лимонки". Увидишь немцев - бросай, а мы со своей стороны отсечем их огнем.
У меня волосы дыбом: ничего себе - оставайся. Но делать нечего, у них приказ. Я с киноаппаратом притаился около этого танка. Танк за день на солнце разогрелся, а ночью скрипит, свистит, издает разные подозрительные шумы. У меня все на нервах. Я ни на минуту не смог уснуть. Страху натерпелся. Утро выдалось пасмурное, видимость ограниченная. Наши начали предпринимать активные действия. Бросили в немцев несколько гранат и открыли огонь. Человек шесть солдат пошло в атаку. Двое до меня дошли. Я их снять успел, но они быстренько окопались и засели в окопах. Так что из всей этой истории у меня ничего не вышло. Страху много, а результат никакой.
***---------------------------------------
Еще мне хочется рассказать об одном эпизоде. Это было уже на южном фронте. Между нашими и немецкими войсками протекала река Миусс. Поскольку фронт стоял примерно месяц, у командования новых разведданных не было. По всему фронту объявили - кто возьмет "языка", который даст ценные показания, того наградят орденом Ленина. Я находился в штабе фронта, когда пришло сообщение - взяли "языка". Мне сказали номер войсковой части, посадили в машину и говорят:
- Произведите киносъемку этого "языка".
Я приезжаю в часть, и вижу - захватили здорового немца с железным крестом на груди. Все как полагается. Он нам рассказал, как его захватили в плен. Но от своих мы все это с самого начала знали. В овраге, недалеко от передовой, протекал маленький ручеек. Пост боевого охранения находится в двадцати пяти метрах от наших основных позиций и состоит из трех бойцов - сержанта и двух рядовых. Дни стояли жаркие, пить хотелось часто. Ранним утром солдат (который был небольшого роста) берет ведро и спускается к ручейку. Только он зачерпнул воды, как на него сверху навалился здоровый немец, обезоружил, взвалил на плечо и потащил к своим. Наш начал кричать. Второй солдат прибегает на крик, видит немца и дает ему прикладом по голове. Потом оба его хватают и тащат к нашим. Немец хотел к своему железному кресту получить дубовые листья, которые дали бы ему право поехать в отпуск. Вместо отпуска в плен попал. На допросе говорил: "Я не фашист. Я социал-демократ". Ну, раз демократ - давай рассказывай все секреты. Он рассказал все что надо. Представлял для нас ценность. А мне что снимать? Восстанавливать факт? Фальшь получится. Значит надо что-то другое придумывать. Я решил снять, как конвойный ведет его на допрос. Спрятался в кустах и начал снимать. Немец идет, а с него пот ручьем - он думает, что его ведут расстреливать. Снял я панораму раз, другой, тут немец меня в кустах увидел и стал радостно кричать: "О, камераман. Ауштане". Мне это совсем ни к чему. Потом я снял, как его подводят к столу, за которым сидит офицер, и немец дает показания. Его не расстреляли - передали выше. Того солдата, который его поймал, наградили орденом, остальных - медалями.
Однажды я снимал артподготовку - как наши били по немецким позициям. Я высунулся из окопа и в этот момент почувствовал боль в руке - в кинокамеру попала пуля и рикошетом ударила мне в руку. Я долго хранил эту пулю как талисман.
Анатолий Семенов
Журнал "Наше кино" №2(10)/2005/
9 комментариев
обсуждение >>