товарищ Сухов (не провинция) 16.09.2020 - 12:57:33
Какая здесь тишина и безлюдье. А на ветке советское кино народ копья ломает на предмет обсуждения фильма Дядя Ваня и А.Чехову достается, и Трем сестрам.
№8 Зрячий
Ах как безлика и скучна жизнь когда... ты сам и скучен, и безлик. Да-да. Пустота внутреннего мира приводит только к охам, да ещё вздохам.
А между прочим, сам Антон Павлович Чехов, считал свою пьесу комедий, водевилем. И недоумевал почему актёры, режиссёр вычитывая текст определяют творение как драму. Хотелось весёлости, шутовства, смеха, а современники опошлили, оскопили свет, тучу возвели в величие. Эх, люди-люди. И автор беспомощно опустил руки. Стоит ли спорить? Пусть будет по Вашему.
На сегодняшний день мы имеем то, что имеем. О сатире не заикается никто. Все режиссёрские течения выстроены в духе драмы.
Найди себе дело по душе, - говорил Конфуций, - и тебе не придётся трудиться ни одного дня в жизни. Увы, интеллигентные, прекрасно образованные, тупеют от скуки. В сплетни, сутяжничество погружаются. Не до Конфуция им. Не до Конфуция.
Дельные мысли сказаны , вполне поддерживаю. А.П. Чехова нельзя отделить от его произведений. Для него, молодого мужика, но смертельно больного, комедия смотреть, как маются скукой и тоской, живя в провинции, три здоровые молодые и привлекательные женщины. И так измаялись бедные, что нет сил купить билеты и поехать, наконец, в Москву.
Если это и драма, то по причине собственной глупости и лени и нечему тут сострадать. Жаль режиссеров и актеров, вынужденных изобразить смертные муки души на ровном месте.
Написана пьеса в 1900 году, думаю в 1937году, она однозначно воспринималась зрителями, как комедия, провидец автор.)))
А Чехов, между прочим, хотел иного своему детищу
Нас было много на челне;
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
В глубь мощны веслы. В тишине
На руль склонись, наш кормщик умный
В молчанье правил грузный челн;
А я - беспечной веры полн,-
Пловцам я пел... Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный...
Погиб и кормщик и пловец! -
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Ах как безлика и скучна жизнь когда... ты сам и скучен, и безлик. Да-да. Пустота внутреннего мира приводит только к охам, да ещё вздохам. И тогда хоть роту, хоть полк, хоть бригаду офицерскую заставь подле тебя петь дефирамбы в коленоприклонённости позируя, всё одно - скука. Но а уж если ту самую роту, полк, бригаду отцы-командиры решат передислоцировать, тогда и вовсе - хоть в петлю. Ни мужского общества, ни предупредительных поклонников рядом, ни женихов завидных, ни адюльтера... Зачем жить?
Три дамы, три сестры коротают будни и праздники в глубоком "тылу" страны. Прошу прощение, оговорился, в провинции. Привлекательны, миловидны, не лишены изящества. Генеральские дочки на выданьи (две из троих). Отец, вот правда, год назад ушёл из жизни. Теперь нужно всё самим тянуть на своих плечах. Так что? Может в Москву? Дом продать и здравствуй столичная жизнь? Там Вам, не здесь... Разгуляемся. А то хоть в петлю от рутины обязанностей. Тяжела жизнь в провинции, тяжела.
А между прочим, сам Антон Павлович Чехов, считал свою пьесу комедий, водевилем. И недоумевал почему актёры, режиссёр вычитывая текст определяют творение как драму. Хотелось весёлости, шутовства, смеха, а современники опошлили, оскопили свет, тучу возвели в величие. Эх, люди-люди. И автор беспомощно опустил руки. Стоит ли спорить? Пусть будет по Вашему.
На сегодняшний день мы имеем то, что имеем. О сатире не заикается никто. Все режиссёрские течения выстроены в духе драмы. То же самое и в версии Сергея Соловьёва. Дом Прозоровых под лупой микроскопа в обозрении. Белоснежные мундиры, гитарные переборы, чехарда одних и тех же лиц. Монологи, слова, речи, тосты. Но всё пустое. Ничто не остаётся в памяти. Ничто не пробуждает интереса. Как песок сквозь пальцы вся эта мишура. Впрочем, с первой сцены ловишь себя на мысли, что актёрская игра имеет тут значительное отличие от канона. Чего в ней больше - непрофессиональной любительщины или простоты откровения слова без придумки лицедейства? Как характеризовать очевидное? Прокол? Новизна? Неясно. Впрочем, ещё пять-десять минут наблюдений и, привыкаешь к подобной манере.
Словно на палубе корабля вышедшего в море находишься. Всё на маленьком пятачке в развязке и "завязках". Камера то углубляется в коридоры комнат, то "отчаливает" из их магического плена обратно. И никуда за пределы этих ограничителей не выходит. Шаг влево, шаг вправо и всё. Не больше. Конечно же и окна есть в этой "тюрьме". Есть окна. Но что именно скрывается за окнами - неизвестно. Вся суета, вся жизнь, все здесь. Тесный мирок мотыльков и бабочек под колпаком. Друг перед другом в распятии. А есть ли другая жизнь? По словам этих несчастных, да. Однако мы, зрители, её лишены видеть.
Найди себе дело по душе, - говорил Конфуций, - и тебе не придётся трудиться ни одного дня в жизни. Увы, интеллигентные, прекрасно образованные, тупеют от скуки. В сплетни, сутяжничество погружаются. Не до Конфуция им. Не до Конфуция.
Фильм, вышедший на экраны в постперестроечный период, где Германия и Россия странами производства не мог "не замарать" себя реверансом в сторону Запада. И текст Александра Солженицына об ужасах Гулага в 1994 году как будто бы к месту. Как будто бы в тему. Карательный маховик в стране Советов с 1928 года. Маша, Ирина, Ольга что Ваши "мыльные пузыри" тоски по сравнению с ужасами скорой будущности. Они ничто.
Так? И памятник можно было бы возвести С.Соловьёву за режиссёрский замысел.
Вот только в воспоминаниях мэтра касательно съёмок "Трёх сестёр" - та ещё потеха: Декорацией фильма был реальный интерьер, и потому ночные сцены приходилось снимать именно по ночам - днём было невозможно перекрыть все окна. Мой день рождения как раз пришёлся на эти изматывающие ночные съёмки. Уже за несколько дней до даты ко мне начали публично приставать:
- Как и когда будем праздновать?
- Какое праздновать?! Каждую ночь снимаем! Днём я сплю. Закончим - отпразднуем...
- Нет, день рождения надо праздновать в день рождения.
[B]...Приехав в полшестого утра домой со съёмок, я увидел, что меня уже ждут.... Прямо в шесть утра... мы начали выпивать за моё здоровье, за маму, за папу, к восьми все уже были вусмерть пьяные, к двенадцати дня вообще в глазах всё поплыло и поехало (С.Соловьёв, "Слово за слово"2008).
...Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда...
На одной чаше стало быть А.И.Солженицын с немыслимыми ужасами, на другой - "русский раскардаш" в полный рост. Ну не хохма ли? "Трём сёстрам", привет и поклон.
Алексей Селеверов (Ульяновск) 08.07.2012 - 23:36:01
Чего-то не хватает этому фильму. Единственное, что держало у экрана, это красивые декорации, полутёмные тона фильма. Я просто отдыхал в кресле, под этот визуальный аккомпанемент. А глубокого проникновения сознания в происходящее, в героев не произошло. Не будь ещё здесь Чебутыкин таким отталкивающе-неприятным, возможно, я лучше бы относился к фильму. Мне понравился монолог Ирины "куда всё ушло!?", Андрей хорош, некоторые сцены удачны. Но как-то пусто, пусто, пусто... Соловьёвский "О любви" по рассказам того же Чехова намного лучше. И спасибо, Аgafia-tihonovna, за интересный пост.
Всё с вами ясно, Илья Ильич... Если "Красная роза" - бездарный фильм, то хороших фильмов, выходит, вообще никогда не было. Хотя, может, вас бесят художники авангардисты и вы кайфуете от передвижников? И Хамрса с Введенским презираете, и после Пушкина с Баратынским уж ничего стоящего и не было... Что же, why not?
Мне кажется, ключом к пониманию соловьевского прочтения "Трех сестер" должно служить текстовое примечание, втиснутое режиссером между третьим и четвертым действиями своей пиесы, между "Пожаром" и "Дуэлью". Расхожая цитата из "Архипелага ГУЛАГ" ("если бы чеховским интеллигентам, всё гадавшим, что будет через двадцать- тридцать лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будет пыточное следствие" - опустим весьма натуралистичное описание его ужастей - "ни одна чеховская пьеса не дошла бы до конца: все герои пошли бы в сумасшедший дом ") недвусмысленно определяет перспективу, из которой Соловьев изначально намеревался рассматривать страданья-смятенья-томленья классических персонажей. Очевидно, в свете осознания того, что творилось через двадцать-тридцать лет после появления "Трех сестер", всерьез ставить чеховские вопросы казалось ему бессмысленным, несоразмерным, быть может, по-солженицынски же бесстыдным. Своего рода русское переоткрытие максимы философа Адорно, утверждавшего, что поэзия невозможна после Освенцима. Разумеется, я оставляю за собой право не соглашаться с Соловьевым в этом пункте, утверждать, что солженицынское примечание в фильме - неуместно, безвкусно, манипулятивно, но одно несомненно: оно четко определяет авторскую позицию режиссера и одним махом расправляется со всеми критиками, обвинявшими этот фильм в фальши, искусственности, непрочувствованности, манерности, позе. Соловьев, снимая "нормального Антона Павловича", как раз и снимал его не современно-проблематичным, средствами эмоциональной вовлеченности приближенным к нам сегодняшним (а ведь Чехов именно таким и был во всех классических постановках, несмотря на весь их реквизит вековой давности), а в виде преданий доброй старины - той, не только до семнадцатого, но и до девятьсот пятого года. Так сказать, "хотел понять, тоскою пожираем, тот мир, тот миг с его миражным раем..."
Соловьевские "Три сестры" - фильм эстетский, эмоционально холодно-отстраненный (и по-хорошему в этом смысле европейский), очень визуальный, насыщенный художественной и поэтической (и потому, увы - совсем не чеховской) символикой. Его манерность и искусственность - нарочиты и сознательны. Конфликты социальные и межличностные - все эти многократно виденные хрестоматийные противостояния интеллигентности и мещанской пошлости, живого ума и косности, стремления творить добро и засасывающей, усыпляющей, давящей среды - Соловьеву менее всего интересны, а потому и лишены в его интерпретации одухотворяющей жизни, похожи больше на ритуальные реверансы в кукольном театре. Соловьев - не Гофман, он - Дроссельмейер, он занят ловлей прекрасного мгновения, которого - взмахни ресницами, и нет, "лишь мертвый брезжит свет..а сад заглох... и дверь туда забита...и снег идет... и черный силуэт захолодел на зеркале гранита". У Режиссера Соловьева, оператора Клименко и художника Иванова елка на святки, деревянный солдатик, похожий на шелкунчика, скелет, качающий кресло с сидящей в нем Наташей - персонажи столь же важные, что и Прозоровы, Вершинин, Тузенбах. Гости, съехавшиеся на именины Ирины, застывают живой картинкой, чтобы сняться на фото - глядь, а картинка и впрямь застыла, пожелтела от времени, потихоньку рассыпалась в пыль, а пыль растворилась в снегу. Пронзительный осенний свет поглощает уходящего на последний поединок. Очерки девичьих лиц в зареве пожара плавятся, тают, как лица восковых кукол. Их же темные, тонкие, высокие силуэты в струящихся одеждах, огромных шляпах растворяются в дыму, уносятся метафизическими сквозняками вместе с шуршащими под их шагами опавшими листьями, неизвестно как очутившимися в зачехленном, покидаемом доме. Слишком ранние предтечи слишком медленной весны (все - и интеллигенты, и пошляки) - вот они, герои Соловьева... Совершенно, буквально воплощающие провидения Мережковского: "мы - над бездною ступени, дети мрака, солнце ждем: свет увидим - и, как тени, мы в лучах его умрем".
Борис Нежданов (Санкт-Петербург) 01.08.2010 - 17:55:30
Костюмы и декорации действительно красивы, но не хватает в фильме художественной достоверности, остается ощущение "ряженых". Доктор Чебутыкин какой-то странный, очень маленького роста - то ли мальчик с наклеенной бородой, то ли лилипут. Старая экранизация 60-х годов Самсона Самсонова, нещадно изруганная критикой, кажется по стилю ближе к чеховской пьесе.
отзывы
Ах как безлика и скучна жизнь когда... ты сам и скучен, и безлик. Да-да. Пустота внутреннего мира приводит только к охам, да ещё вздохам.
А между прочим, сам Антон Павлович Чехов, считал свою пьесу комедий, водевилем. И недоумевал почему актёры, режиссёр вычитывая текст определяют творение как драму. Хотелось весёлости, шутовства, смеха, а современники опошлили, оскопили свет, тучу возвели в величие. Эх, люди-люди. И автор беспомощно опустил руки. Стоит ли спорить? Пусть будет по Вашему.
На сегодняшний день мы имеем то, что имеем. О сатире не заикается никто. Все режиссёрские течения выстроены в духе драмы.
Найди себе дело по душе, - говорил Конфуций, - и тебе не придётся трудиться ни одного дня в жизни. Увы, интеллигентные, прекрасно образованные, тупеют от скуки. В сплетни, сутяжничество погружаются. Не до Конфуция им. Не до Конфуция.
Если это и драма, то по причине собственной глупости и лени и нечему тут сострадать. Жаль режиссеров и актеров, вынужденных изобразить смертные муки души на ровном месте.
Написана пьеса в 1900 году, думаю в 1937году, она однозначно воспринималась зрителями, как комедия, провидец автор.)))
Нас было много на челне;
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
В глубь мощны веслы. В тишине
На руль склонись, наш кормщик умный
В молчанье правил грузный челн;
А я - беспечной веры полн,-
Пловцам я пел... Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный...
Погиб и кормщик и пловец! -
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Ах как безлика и скучна жизнь когда... ты сам и скучен, и безлик. Да-да. Пустота внутреннего мира приводит только к охам, да ещё вздохам. И тогда хоть роту, хоть полк, хоть бригаду офицерскую заставь подле тебя петь дефирамбы в коленоприклонённости позируя, всё одно - скука. Но а уж если ту самую роту, полк, бригаду отцы-командиры решат передислоцировать, тогда и вовсе - хоть в петлю. Ни мужского общества, ни предупредительных поклонников рядом, ни женихов завидных, ни адюльтера... Зачем жить?
Три дамы, три сестры коротают будни и праздники в глубоком "тылу" страны. Прошу прощение, оговорился, в провинции. Привлекательны, миловидны, не лишены изящества. Генеральские дочки на выданьи (две из троих). Отец, вот правда, год назад ушёл из жизни. Теперь нужно всё самим тянуть на своих плечах. Так что? Может в Москву? Дом продать и здравствуй столичная жизнь? Там Вам, не здесь... Разгуляемся. А то хоть в петлю от рутины обязанностей. Тяжела жизнь в провинции, тяжела.
А между прочим, сам Антон Павлович Чехов, считал свою пьесу комедий, водевилем. И недоумевал почему актёры, режиссёр вычитывая текст определяют творение как драму. Хотелось весёлости, шутовства, смеха, а современники опошлили, оскопили свет, тучу возвели в величие. Эх, люди-люди. И автор беспомощно опустил руки. Стоит ли спорить? Пусть будет по Вашему.
На сегодняшний день мы имеем то, что имеем. О сатире не заикается никто. Все режиссёрские течения выстроены в духе драмы. То же самое и в версии Сергея Соловьёва. Дом Прозоровых под лупой микроскопа в обозрении. Белоснежные мундиры, гитарные переборы, чехарда одних и тех же лиц. Монологи, слова, речи, тосты. Но всё пустое. Ничто не остаётся в памяти. Ничто не пробуждает интереса. Как песок сквозь пальцы вся эта мишура. Впрочем, с первой сцены ловишь себя на мысли, что актёрская игра имеет тут значительное отличие от канона. Чего в ней больше - непрофессиональной любительщины или простоты откровения слова без придумки лицедейства? Как характеризовать очевидное? Прокол? Новизна? Неясно. Впрочем, ещё пять-десять минут наблюдений и, привыкаешь к подобной манере.
Словно на палубе корабля вышедшего в море находишься. Всё на маленьком пятачке в развязке и "завязках". Камера то углубляется в коридоры комнат, то "отчаливает" из их магического плена обратно. И никуда за пределы этих ограничителей не выходит. Шаг влево, шаг вправо и всё. Не больше. Конечно же и окна есть в этой "тюрьме". Есть окна. Но что именно скрывается за окнами - неизвестно. Вся суета, вся жизнь, все здесь. Тесный мирок мотыльков и бабочек под колпаком. Друг перед другом в распятии. А есть ли другая жизнь? По словам этих несчастных, да. Однако мы, зрители, её лишены видеть.
Найди себе дело по душе, - говорил Конфуций, - и тебе не придётся трудиться ни одного дня в жизни. Увы, интеллигентные, прекрасно образованные, тупеют от скуки. В сплетни, сутяжничество погружаются. Не до Конфуция им. Не до Конфуция.
Фильм, вышедший на экраны в постперестроечный период, где Германия и Россия странами производства не мог "не замарать" себя реверансом в сторону Запада. И текст Александра Солженицына об ужасах Гулага в 1994 году как будто бы к месту. Как будто бы в тему. Карательный маховик в стране Советов с 1928 года. Маша, Ирина, Ольга что Ваши "мыльные пузыри" тоски по сравнению с ужасами скорой будущности. Они ничто.
Так? И памятник можно было бы возвести С.Соловьёву за режиссёрский замысел.
Вот только в воспоминаниях мэтра касательно съёмок "Трёх сестёр" - та ещё потеха: Декорацией фильма был реальный интерьер, и потому ночные сцены приходилось снимать именно по ночам - днём было невозможно перекрыть все окна. Мой день рождения как раз пришёлся на эти изматывающие ночные съёмки. Уже за несколько дней до даты ко мне начали публично приставать:
- Как и когда будем праздновать?
- Какое праздновать?! Каждую ночь снимаем! Днём я сплю. Закончим - отпразднуем...
- Нет, день рождения надо праздновать в день рождения.
[B]...Приехав в полшестого утра домой со съёмок, я увидел, что меня уже ждут.... Прямо в шесть утра... мы начали выпивать за моё здоровье, за маму, за папу, к восьми все уже были вусмерть пьяные, к двенадцати дня вообще в глазах всё поплыло и поехало (С.Соловьёв, "Слово за слово"2008).
...Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда...
На одной чаше стало быть А.И.Солженицын с немыслимыми ужасами, на другой - "русский раскардаш" в полный рост. Ну не хохма ли? "Трём сёстрам", привет и поклон.
Соловьевские "Три сестры" - фильм эстетский, эмоционально холодно-отстраненный (и по-хорошему в этом смысле европейский), очень визуальный, насыщенный художественной и поэтической (и потому, увы - совсем не чеховской) символикой. Его манерность и искусственность - нарочиты и сознательны. Конфликты социальные и межличностные - все эти многократно виденные хрестоматийные противостояния интеллигентности и мещанской пошлости, живого ума и косности, стремления творить добро и засасывающей, усыпляющей, давящей среды - Соловьеву менее всего интересны, а потому и лишены в его интерпретации одухотворяющей жизни, похожи больше на ритуальные реверансы в кукольном театре. Соловьев - не Гофман, он - Дроссельмейер, он занят ловлей прекрасного мгновения, которого - взмахни ресницами, и нет, "лишь мертвый брезжит свет..а сад заглох... и дверь туда забита...и снег идет... и черный силуэт захолодел на зеркале гранита". У Режиссера Соловьева, оператора Клименко и художника Иванова елка на святки, деревянный солдатик, похожий на шелкунчика, скелет, качающий кресло с сидящей в нем Наташей - персонажи столь же важные, что и Прозоровы, Вершинин, Тузенбах. Гости, съехавшиеся на именины Ирины, застывают живой картинкой, чтобы сняться на фото - глядь, а картинка и впрямь застыла, пожелтела от времени, потихоньку рассыпалась в пыль, а пыль растворилась в снегу. Пронзительный осенний свет поглощает уходящего на последний поединок. Очерки девичьих лиц в зареве пожара плавятся, тают, как лица восковых кукол. Их же темные, тонкие, высокие силуэты в струящихся одеждах, огромных шляпах растворяются в дыму, уносятся метафизическими сквозняками вместе с шуршащими под их шагами опавшими листьями, неизвестно как очутившимися в зачехленном, покидаемом доме. Слишком ранние предтечи слишком медленной весны (все - и интеллигенты, и пошляки) - вот они, герои Соловьева... Совершенно, буквально воплощающие провидения Мережковского: "мы - над бездною ступени, дети мрака, солнце ждем: свет увидим - и, как тени, мы в лучах его умрем".