Жизнь героев течет — или вытекает — в ритме повторяющихся, почти ритуальных действий. Разжечь печку. Помочь отцу раздеться перед отходом ко сну. Помочь отцу одеться поутру. Вывести — или хотя бы попытаться вывести — лошадь из стойла, запрячь ее. Сварить картошку и победить ее, проклятую, отправив ценой титанических усилий в рот. И так каждый божий — или, скорее, чертов — день.{}
Метафизика фильма окончательно проседает, когда цыгане шумною толпой просят у героев воды, а бирюк выходит навстречу дорогим гостям с топором. Все знают, что цыган с чертом запанибрата, но коли у нас апокалипсис, а не венгерская народная сказка, то цыгане как вестники конца света выглядят как-то несерьезно. Тем более в контексте того, что с цыганами в нынешней Венгрии обходятся ой как неласково.
Но если по совести, то грех иронизировать над Тарром. Ведь, снимая фильм, он преумножил количество добра в мире: спас от жестокого обращения и сделал кинозвездой грустную лошадь. Не то что Ницше...
Михаил Трофименков
Журнал "Коммерсантъ Weekend", №8 (3653), 07.03.2012
1 комментарий
обсуждение >>