Юрий Чибряков в 1957 году окончил сценарный факультет ВГИКа, написал около 75 сценариев игровых и документальных фильмов, работал на «Мосфильме», в Российской центральной киновидеостудии хроникально-документальных и учебных фильмов, Нижневолжской студии кинохроники в Саратове, киностудиях в Самаре, Ростове-на-Дону и Сибири. Фильмы по его сценариям транслировало центральное телевидение, он является одним из немногих сценаристов, живущих в провинции, востребованных по сей день.
– Юрий Александрович, когда проявились ваши первые литературные задатки, позволившие впоследствии стать сценаристом?
– В Саратове мне повезло с учителем литературы, он был одним из немногих, кто еще до войны получил орден Ленина. С его подачи я стал редактором рукописного школьного журнала, написал первую повесть — чистейшее подражание «Войне миров» Уэллса. А еще я очень много читал. В старшем классе ходил в кружок юных критиков при ТЮЗе, мы писали рецензии и ходили на генеральные репетиции спектаклей.
– Ваше детство проходило еще и на Колыме, где было много заключенных. Такое «соседство» как-то повлияло?
– Мой отец был маркшейдером, специалистом по геодезической разведке на Колыме. Он «выписал» нас с мамой туда из Саратова, это было великое путешествие: сначала ехали до Москвы, потом сутки до Находки и полтора месяца ждали парохода. Это был «Дальстрой», который в основном возил заключенных, но иногда — и заключенных, и «вольняшек». Плыли семь дней, попали в жуткую бурю, у всех началась морская болезнь. На Колыме мы жили на прииске, родители работали, а меня воспитывал дважды убийца — их выпускали из лагеря на день помогать по хозяйству — это считалось хлебным местом. У меня о нем самые теплые воспоминания. Заключенные делали для нас потрясающие игрушки, потому что у всех на воле оставались дети, они к нам относились тепло. Потом мне надо было учиться, и началась война, отец уехал на фронт, а мы вернулись в Саратов. После войны опять уехали вслед за отцом на Колыму. Там была маленькая деревянная школа и нас, будущих десятиклассников, свозили за сотни километров в интернат при ней. Когда я приехал поступать в Москву, то все сдавал на «отлично», потому что самые лучшие мозги тогда сидели, и у нас были блестящие преподаватели — бывшие заключенные. Помню Бруно Робертовича Рейнгарда — добрый, уютный человек, похожий на Пьера Безухова, немец. У него было три вуза — два германских и один московский. Он мог заменить почти любого преподавателя. В школе у нас самодеятельностью руководил любимый ученик Мейерхольда и его помощник, режиссер Леонид Варпаховский, который «загремел» на Колыму. Он своими руками, которые, касались когда-то Мейерхольда, наклеил мне усики и бородку, я играл разбойника в спектакле «Снежная королева».
– Расскажите об учебе во ВГИКе.
– Я единственный в Саратове выпускник ВГИКа — очник, было много заочников, но это не то. Там было много прекрасных преподавателей, но там преподают не только они, но и твои однокурсники, когда ты учишься с такими людьми, как Тарковский и Шукшин. Хотя они были на режиссерском факультете, но я общался с ними. С Шукшиным полтора месяца жил в одной комнате. Мы вместе прятались от контролеров в электричках. Помню, под Новый год были танцы, все танцуют, а мы с Тарковским разговариваем о моде, он был самым знаменитым модником вуза, и мы обсуждали только что вошедшие в моду узконосые туфли.
– А тогда уже было понятно, что Шукшин и Тарковский — будущие классики?
– Учебные работы Тарковского я видел, они очень хорошо шли, а Шукшина мы все уважали за его литературу, он тогда еще не снимался. Его и Ромм (Михаил Ромм — режиссер, сценарист, педагог. — Примеч. РП) взял, прежде всего, как человека очень литературно талантливого. Существует история, как это происходило. Обычно на экзаменах во ВГИКе присутствовал «маленький человек» из ЦК партии, такой человек сидел и на экзаменах у Ромма, когда тот набирал свой знаменитый курс. Потом Ромм дал ему список тех, кого хочет принять. Он сказал: «Михаил Ильич, вы набрали прекрасный курс, только двое вызывают сомнение — первый, несоветский человек, как он одевается, как высокомерен. А второй (имея в виду Шукшина – Примеч. РП) — это же типичный деревенский дуб!». Действительно, тогда Шукшин ходил в кирзовых сапогах, мятых штанах. Но Михаил Ильич взял и того, и другого. Сам Ромм был изумительный рассказчик. Я слышал его лекции – иногда можно было уйти со скучных своих занятий на лекции к режиссерам, он не выгонял. Это был потрясающий педагог и очень интеллигентный человек.
– Вы всю жизнь жили и работали в провинции. Можно ли, находясь на периферии, достичь настоящего успеха в киноиндустрии?
– Однажды Хемингуэю задали вопрос. «Как стать сценаристом?» Он ответил: «Приезжайте в Голливуд. Можно жить в провинции и написать великий роман, но никто, живя в провинции, не написал еще среднего сценария». То, что я ухитряюсь жить в Саратове и работать сценаристом — это большой подвиг. Но мне помогло, что я семь лет прожил в Москве, постоянно езжу туда, потому что очень трудно без общения с коллегами, а еще важно не только написать, но и уметь продать, а для этого надо быть все время в Москве. Сплошь и рядом судьба фильма решается где-нибудь в творческом буфете «Мосфильма».
– Вы работали на многих студиях, на ваш взгляд, были ли у саратовской кинохроники свои особенности?
– У нас были прекрасные операторы-самоучки — Авенир Софьин и Давид Ибрагимов — блестящие кинохроникеры. Я наблюдал, как Ибрагимов снимает на площади во время какой-нибудь элементарной демонстрации. Его нос куда-то вел, где произойдет самое интересное, он чувствовал это, приходил туда и начинал снимать. Но в смысле режиссеров кинохроники Саратов был очень провинциальным и заскорузлым городом. Саратовская Нижневолжская студия была студией-гостиницей. Туда приезжали очень хорошие выпускники ВГИКа, чтобы начать свою биографию, а потом вернуться в Москву. Лучшие фильмы этой киностудии делали такие люди, например, как Владимир Стрелков. Он приехал после ВГИКа, я написал для него сценарий фильма «Первые страницы», текст к нему читал Иннокентий Смоктуновский. За него нас приняли в Союз кинематографистов, хотя в те времена прием был строгий, не принимали за картину, а только за цикл работ.
– В советские годы востребованность документального кино была выше, чем сейчас? Или документалистика всегда была жанром для узкого «интеллектуального» круга зрителей?
– Есть любители и настоящие знатоки кино, а есть и те, кто пять минут посмотрит даже интересную картину и переключает. Это было и раньше, я вспоминаю, как долго ждал, когда выйдет картина знаменитого Герца Франка «Высший суд», и вот наконец-то она вышла (премьера состоялась в 1987 году. — Примеч.РП). Рано утром мы с женой пошли на первый сеанс, хотели купить билеты, а нам не продают, потому что нет зрителей. Я спрашиваю: «Сколько нужно продать билетов, чтобы сеанс состоялся?». Говорят: «Десять». Я купил эти десять билетов и в пустом зале мы с женой смотрели эту гениальную картину. Когда работаешь в документальном кино, самое обидное, и об этом всегда говорили, то, что нас не смотрят. В лучшем случае — перед сеансом игрового кино покажут, пока зрители усаживаются. Раньше документалистика была бесплатным гарниром к главному блюду — большому игровому фильму. Одно время ее показывали даже не в зале, а в фойе. Но тогда не было телевидения, народу было интересно посмотреть то, о чем они читали в газетах — это можно было увидеть только в кинохронике. В наши дни, когда появилось телевидение, это уже не стало таким необычным блюдом, поэтому люди сидят и равнодушно перещелкивают кнопкой. Но я не могу сказать, что мои картины не смотрели. Я сделал фильм о Чернышевском, картина получила тираж 1100 экземпляров, сейчас картины снимают, максимум, два-три экземпляра тираж. Был еще десятиминутный фильм «Апрель», там нет текста, только музыка. Его в течение многих лет центральное телевидение каждый апрель показывало в перерывах между хоккейными матчами — обычно в это время проходили Чемпионаты мира, и во время перерывов надо было чем-то заполнить дырку, так что мои картины смотрело много людей.
– Расскажите о своих последних работах.
– Мой последний сценарий — «Эскадра» — о военных самолетах времен Первой мировой войны. «Илья Муромец», который разработал Илья Сикорский. В декабре прошлого года он получил премию сценарного конкурса, проводимого Министерством культуры.
Татьяна Бондаренко
5 комментариев
обсуждение >>