«Очень странные дела». Сезон 3: Этот город слишком мал для твоей любви

Эстетика 1980-х начинает рушиться под натиском 2010-х

На Netflix показали третий сезон «Странных дел» – пожалуй, главного хита стримингового сервиса. Алексей Филиппов разбирается, куда завел братьев Дафферов интерес к 1980-м и стремление сделать мир лучше.


Вселенная «Очень странных дел» – многосоставная. В ней, как в американской семье, есть свои традиции и особые дни, ковры, которые задают тон всей комнате, и неприятные тайны, которые могут просочиться за пределы аккуратных фасадов. Одна из таких традиций – вить нарративное гнездо сезона вокруг важного народного гуляния: первый сезон заканчивался рождественской рекламой, второй примерял хэллоуиновские маски, третий пускает фейерверки в честь Дня независимости.

Мозаика складывается только под конец, но праздничный антураж действительно точно описывает размах, эстетику и проблематику сезона. 1985 год. Дети выросли и теперь предпочитают настольным играм, автоматам и косплею – целоваться. Губы Одиннадцатой (Милли Бобби Браун) и Майка (Финн Вулфард) слипаются с такой частотой, что исполняющий обязанности отца первой, шериф Хоппер (симпатяга Дэвид Харбор, не слишком удачно примеривший грим Хеллбоя), начинает не на шутку волноваться. В какой-то момент даже предпринимает попытку «поговорить по-мужски», чем портит отношения молодых влюбленных, хотя настрадавшаяся мать-одиночка Джойс (Вайнона Райдер) советовала ему «просто поговорить».


Это «Просто поговорить» – в итоге окажется главным философским слоганом картины: все конфликты третьего сезона будут вылупляться из неумения людей разговаривать, признаваться в чувствах, интересоваться переживаниями других – и так далее. Для полноты картины в первом эпизоде примерно все попытки одних героев позвать других на свидание (четыре штуки) закончились крахом. Параллельно начнет рушиться от новых интересов святая мальчишеская дружба: Лукас (Калеб Маклафлин) мутит с Макс (Сэди Синк), Дастин (Гейтен Матараццо) предположительно встретил кого-то в лагере для умников, Уилл (Ноа Шнап), постоянно попадающий в ловушки потусторонних сил, то ли еще не дорос, то ли на самом деле интересуется чем-то иным. У подростков постарше дела тоже не фонтан. Джонатан (Чарли Хитон) и Ненси (Наталия Дайер) работают в местной газете: он проявляет фотографии, она приносит неприятным хамоватым мужчинам дюжину разнообразных бургеров и терпит их постоянные насмешки над желанием стать репортершей. Не унывает лишь красавчик Стив Харрингтон (Джо Кири). Он в костюме морячка торгует мороженым и пытается подкатывать к девушкам в недавно открытом торговом центре – из тех, про которые в 80-90-е говорили и даже пели «Let’s go to the mall» («Пойдем-ка в молл»). Местным малым предпринимателям, правда, это место тоже не нравится: их лишили бизнеса.

В какой-то момент, разумеется, возвращается зло из Изнанки, а заодно объявляется русский след: стоило американским ученым бросить все попытки связаться с потусторонними силами, как затею подхватили советские коллеги. (В интернете уже шутят, что чернобыльская авария на самом деле вызвана тем, что все деньги ушли на загадочный проект в городе Хоукинс.)


Атмосфера главного национального празднества соответствует выросшему масштабу действа, а идея независимости, пускай и пунктирно, обозначена в самых разных сферах человеческой жизнедеятельности. Независимость бизнеса – от губернаторского самоуправства, США – от внешнего вторжения, детей – от родителей, женщин – от мужчин. Отчасти – и будущего от прошлого. Во всяком случае, третий сезон настаивает, что становиться заложником былого – хорошего ли, или травматического – не стоит.

В этом есть определенная ирония: самое ностальгическое, самое ориентированное на прошлое шоу современного сериального медиума стремится вышагнуть из повторения пройденного. «Не люблю перемены», – говорит закадровый голос в прочувствованном финальном монологе (последние 15 минут тут, разумеется, стремятся истолочь зрительское сердце в крохотные осколки). И тут же добавляет: «Помни эту боль. Боль – это не плохо».

Третий сезон, как и было сказано, еще более избыточный, чем раньше, а теперь и довольно возмутителен, хотя по-прежнему склеен из стереотипов и цитат, которые пытаются раскрасить квази-сложными арками персонажей. Поперек примитивных сюжетных ходов тут возникают самоосознание и поиск идентичности, какие в фильмах 1980-х обычно присутствовали лишь в формате недомолвок и эзопова языка. Проще говоря, Дафферы, пытаясь поженить ретро-дизайн и социальный запрос, вольно или невольно разрушают миф и мир, из которых соорудили свой уютный хит. Местная вселенная все еще слишком похожа на мечту эскаписта, чтобы хоть чуть-чуть претендовать на реальную сложность чувств, и все же – настолько понимающая и стремящаяся к диалогу, что не опознать за кадром 2010-е невозможно.


Как бы утомительно не выглядели все критические выпады сезона, за эволюцией сериала все еще любопытно наблюдать. Да, содержательно все скучно: фига консюмеризму в духе «Дня мертвецов» (1985); бронебойный злой русский, похожий челюстью и походкой на Шварценеггера из «Терминатора» (1984), но явно отсылающий к рекордсмену по клюкве «Красная жара» (1988); осознание себя в пространстве, времени и семейной иерархии через путешествия во времени, как в «Назад в будущее» (1985). К слову, первый и третий тут даже крутят в кинотеатре, чтобы зритель не сбился и не забыл доностальгировать.

Вместе с тем ключевой референс картины – «Вторжение похитителей тел» (1978). Выдающееся кино Филипа Кауфмана, в которой растительные инопланетяне постепенно подменяют рядовых американцев, чтобы захватить и подчинить себе всю страну. Если в одноименном фильме Дона Сигела из 1956-го пришельцы недвусмысленно символизировали Советский союз, то в ремейке сюда добавляется эффект подмены, какой испытывают близкие люди, когда не узнают возлюбленных и родных. Именно об этом и рассказывает третий сезон: как жители маленького городка по тем или иным причинам перестали узнавать друг друга и собственный провинциальный парадиз. Сюда же можно примешать «Чужие среди нас» (1988) Джона Карпентера, которого тут поминают в связи с ремейком «Нечто» (1982). К слову, это тоже вторая «редакция» картины из 1950-х. Впрочем, в схватке с культурой потребления все сокрушительно проигрывают: радоваться и потреблять, сообщают Дафферы, лучше, чем убивать. В такой смысловой паре с этим сложно поспорить.

Но по-настоящему теперь интересно, настолько умышленен этот неровный, но обаятельный концепт: показать, как под натиском реальности и сложности мира развалились засахаренные и полные страхов 1980-е. А может, если шоу пойдет еще дальше – и рассказать, как родился ужас 90-х, тревожная стабильность нулевых, консервативная паника 2010-х, которые рифмуются с 1980-ми так же, как те – с послевоенными 1950-ми (на это указывает и череда программных ремейков).


Дафферы поэтапно описывают эпоху как шаги взросления, как жизнь от праздника до праздника: осознание смертности (первый сезон), знакомства с сильными чувствами (второй), желание определить себя и свершить некоторые перемены (третий). Все это в каком-то смысле про конечность – отмирание старого ради того, чтобы его место заняло новое. Потому закономерна компактность первого сезона, нескладность второго и манипулятивная избыточность третьего.

Как и «Мстители», как и «История игрушек», «Очень странные дела» стараются вырваться из сформированной маскультурной песочницы, заглянуть за изнанку потрепанных образов и реплик-пустышек. Но там, думается, нечто совершенное другое – странное и рукотворное, как пресловутый Вилкинс из мультфильма Pixar, а может – уставшие и изможденные лица тех, кто рыдает под переливы кавера Питера Габриэла на Heroes Дэвида Боуи. Возможно, эта пестрая вселенная, как древние божки, просто не может жить без неистовой веры смотрящего. Возможно, она просто и не должна быть закончена, чтобы не лишить зрителя радости выдумать все по-своему – раз уж жизнь этого не позволяет. Впрочем, не то чтобы этого было достаточно.