«Девятая»: У каждого мужчины есть женщина, перед которой он виноват

Мистический детектив о зыбкой реальности XIX века


Конец XIX века, Санкт-Петербург. В городе творится сущая чертовщина: кто-то убивает женщин, вытаскивает из них ключевые органы (каждый раз — разные), а самих покойниц бросает на видном месте с зашитыми ртами. По следу идет насупленный полицейский офицер Ростов (Евгений Цыганов) и его простоватый помощник Ганин (Дмитрий Лысенков), годами отрабатывавший остроумие и искусство карикатуры, калякая от скуки в суде. Дела безопасности Российской империи сводят их с чародейкой из Великобритании Оливией Рид (Дэйзи Хэд), а также темными личностями из закоулков столицы, среди которых — Павлуша «Покойник» (ряженый в бакенбарды Евгений Ткачук). Что за темная сила облюбовала Петербург, и при чем тут офицер Ростов с мутным прошлым, без едких комментариев Ганина не разобраться.

Собственно, он — одинокий имперский крючкотвор с писательскими амбициями и нереализованным сексуальным томлением — и рассказывает эту историю годами позже. Подмигивает зрителю, разукрашивает водянистый детектив обывательскими соображениями, напускает туману, иллюстрирует закадровые эпизоды триптихами в комиксной манере, вставляет посреди выспренних ванлайнеров колкости, заставляет сомневаться, все ли из рассказанного правда, и существует ли вообще писарь Ганин с ухмылкой Лысенкова.

Зыбкость и эфемерность реальности, вероятно, должны были стать ключевым свойством «Девятой» — шестой попытки Николая Хомерики, режиссера «Сказки про темноту» и «Сердца бумеранг», очаровать широкую публику. После работ для телевидения («Синдром дракона» и «Тайны города Эн») он занялся крупными проектами, которые претендовали едва ли не на статус блокбастеров.


«Ледокол» описывал СССР 1985-го как затертый торосами ледокол, который уплыл из одной страны, с разваливающейся системой и чехардой у власти, а вернулся уже в другую — с гласностью и Горбачевым. Фильм заметно порезали на монтаже, чтобы выпустить в формате сериала и полного метра, где вторая версия в итоге страдала смысловыми и ритмическими пробоинами. «Селфи» по роману Сергея Минаева заполучил все болячки первоисточника — от напыщенной банальности и слабого сюжетостроения до вопиющей архетипности, где не спас даже Константин Хабенский в характерной для себя последних лет роли. Хомерики однако каждый раз надеялся, что вот сейчас его робкая и путанная манера поженится с крупным жанровым форматом, а потому как бы подписывал каждую картину камео.

Показательно, что эпизодические роли режиссера носят некоторый мимо проходящий характер: в «Ледоколе» он сыграл иностранного летчика, который пролетает высоко над кораблем, в «Селфи» — бездомного, сидящего в клетке вытрезвителя, в «Девятой» — буквально прохожего, который вместе с дамой видит труп молодой женщины и уходит, оставив на ветру фразу, дескать, какой ужас, мне дурно. Трудно установить, есть ли в этом авторская ирония, или Хомерики интуитивно выбирает такие отстраненные камео, но во всех трех случаях они чертовски верны. Картины оказываются изрядно выправлены на монтаже, зачастую не обретая стройности, а заодно и теряя авторскую интонацию, о которой в 2010-х многие поклонники режиссера, быть может, уже и забыли.

Так, все вставки с хитровыдумывающим рассказчиком Ганиным и его презентация в стиле комикса XIX века напоминают нарративный костыль, призванный пояснить марево неоднозначности, которое то тут, то там проступает в наркотически-ледяном Санкт-Петербурге. Этот город со всей очевидностью — родственник графичного и загадочного града из «Дуэлянта», где режиссер Алексей Мизгирев и продюсер Александр Роднянский (внесен Министерством юстиции РФ в реестр иностранных агентов) также пытались вписать отечественный менталитет в бульварную традицию Америки и Великобритании, отсылая то к «Шерлоку Холмсу», то к фильмам-нуар.


В «Девятой» Роднянский продолжает разрабатывать вселенную альтернативного бандитского Петербурга, но уже в другой тональности, близкой к циклу «Гоголь» с Александром Петровым, где все то же: писатель-писарь, ненадежный рассказчик, лобовое столкновение зарубежных формул и российских декораций, юморок — как суперклей, соединяющий прорехи истории и компенсирующий то, что сюжет ощутимо куц.

Мир «Девятой» выглядит ощутимо целостнее, но все равно отважное намерение дать самобытным авторам снимать большое кино не очень-то дает плоды; как и с «Дуэлянтом», фильмом более радикальным и выверенным художественно, но, увы, провалившимся в прокате (уже три года о Мизгиреве ничего не слышно). Манера Хомерики вновь теряется где-то на обочине вялого детектива, сочиненного супругами-фантастами Дяченко в манере начала нулевых. Компактный состав участников делает сыскной сюжет глубоко побочным, неловкие шутки призваны уравновесить зубодробительно серьезные диалоги, порой напоминающие плохой перевод с английского (добрая половина фильма, впрочем, как раз на нем – Рид говорит только на языке Туманного Альбиона), а самое, кажется, показательное – не ирреальность происходящего, а намеки на современность.


«Девятая» изобилует кивками в адрес будущего мира с его комиксами, полицейским произволом («Доживу ли я до времен, когда полиция будет ездить на красивых экипажах, и все им будут дорогу уступать», — сокрушается Ганин), а также легкой гендерной ревизией: на сеансе у медиума Ростов замечает, что каждый мужчина хоть перед одной женщиной, но виноват. Центральная коллизия, однако, старомодна: скажем обтекаемо, она касается потери и вины, где Ростов и Рид представляют две реакции на схожую трагедию. Заканчивается все тоже во вполне мачистской традиции, потому и все намеки на некоторую иллюзорность зрелища («Каждый видит то, во что верит»), и подмигивания в сегодняшний день выглядят как кокетливый декор. У Алексея Мизгирева в «Дуэлянте» чувствовалась непоколебимая авторская рука, сотворившая в итоге целостный и авторский тентпол. В «Девятой», разваливающейся на подмигивания и шепотки, такого ощущения нет и в помине. После просмотра остается лишь лизергиновый питерский туман, напоминающий то ли о том, что кинематограф — искусство иллюзий, то есть мистическое, то ли — что все мы ранимы и грешны, а потому ревизию зафиксированного абы кем прошлого лучше и не затевать. Оба варианта, впрочем, не слишком соответствуют амбициям столь мастеровитой авторской команды.