«Смерть и жизнь Джона Ф. Донована»: Миллениал тебя подери

Ксавье Долан разбирается, что важнее — внутренние переживания или землетрясение


«Это всего лишь конец света» — такую формулировку творческого метода подкинул публике три года назад сам Ксавье Долан, ныне 30-летний канадский режиссер, от которого уже отвалился ярлык «вундеркинд». За десять лет и семь фильмов режиссерской деятельности его изрядно помотало: одни видели в нем самовлюбленную новую надежду, другие — обнаглевшего юнца, который после съемок в рекламе принялся передирать визуальные решения у французской новой волны и выкручивать громкость и контрастность у клипов MTV. В декорации этой кинематографической берлоги, домика на дереве, он помещал переживания влюбленности, конфликты с матерью, все еще могущественную гомофобию и — начиная с последних двух — призраки творческого кризиса.

За десять лет режиссерский арсенал Долана пополнился скорее косметически. С дебютного «Я убил свою маму» он продемонстрировал врожденное чутье в выборе цветовой гаммы, актеров-моделей с аполлонической лепкой лица и эмоционально подходящих ситуации песен. Затем — увеличивал масштаб драмы, выпускал вычурную дискотеку из голов главных героев (как правило в своем исполнении) на настоящий танцпол («И все же Лоранс»), поднаторел в психологическом истязании героев («Том на ферме»), принялся работать с границей кадра как еще одним маркером психологического состояния («Мамочка»). И все же каждый последующий фильм оставлял ощущение, что сейчас Ксавье Долан — человек с внешностью, которой идут самые безумные луки, — найдет место для шага вперед, выйдет из комнаты — и действительно всем покажет.


Казалось, что в «Это всего лишь конец света» Долан закрывал все набившие оскомину гештальты: сложные отношения со строгой матерью, зудящую рану инаковости (то ли из-за гомосексуальности, то ли из-за неподдерживаемых творческих амбиций), а также ощущение, что мир крутится вокруг тебя, что личный и планетарный апокалипсис хоть как-то коррелируют друг с другом.

Но «Смерть и жизнь Джона Ф. Донована» начинается ровно там, где закончился «Конец света»: в точке, где амбициозная звезда покидает бренный мир (Долан по-подростковому заворожен смертью). Его звали Джон Ф. Донован (Кит Харингтон), он снимался в проходном телесериале Hellsome high, ждал роли в каком-то супергеройском фильме (на дворе 2006 год, «кинокомикс» и «сборы» еще не синонимы), тайком встречался с коллегой по съемкам (Крис Зилка) и переписывался с мальчуганом из Великобритании. Паренька звали Руперт (Джейкоб Тремблей), он вместе с матерью Сэм (Натали Портман) уехал из США после ее развода, но не поставил крест на амбициях стать кинозвездой. Так два амбициозных одиночества с печатью изгоя связались странной перепиской зелеными чернилами.


Смертью все не заканчивается, с нее, как и указано в названии, все только начинается: серьезную журналистку Одри (Тэнди Ньютон) журнал Time просит взять интервью у повзрослевшего Руперта (Бен Шнетцер), который написал книгу про свою переписку с Донованом. Одри прибыла откуда-то со Среднего Востока, где навидалась страстей человеческих, но в итоге согласилась. И вот: Прага, 2017 год, поругавшись с редактором по таксофону (!), журналистка обдает безразличием смазливого актеришку (Руперт им стал), достает кассетный (!) диктофон и принимается с ним беседовать, толком не подготовившись. Да так увлекается личной жизнью Руперта и Донована, что решает пропустить самолет домой.

На какой-то такой же эффект, вероятно, рассчитывал и Ксавье Долан, два часа лупцующий зрителя сценами из актерской и подростковой жизни. Донован в комично хмуром исполнении Харингтона зажат между глянцем и гнилью американского телевидения. Руперт мечтает, переругивается с матерью и буквально сходит с ума при виде одних лишь титров Hellsome high. Годы спустя выросший юноша заметит, что его кумир, должно быть, дрянной актер, но он спас ему жизнь, указал путь, помог поверить в себя. Этой незатейливой мысли, казалось бы, и посвящены два часа насупленных диалогов, печальных лиц и местами надуманных коллизий. Кажется, Долан пишет шарж на все профессии, которые его доконали за время занятий режиссурой: работники сцены панибратски лезут в Доновану расспросить про личную жизнь, родственники, не затыкаясь, говорят про хоккей, журналисты не готовятся к интервью — и так далее.


Ключевая сцена «Смерти и жизни» — момент, когда взрослый Руперт начинает объяснять офигевшей Одри, что его личная история столь же значима, как землетрясение или кровавые разборки в арабских странах. В определенном смысле и герой, и дергающий его за ниточки режиссер-Долан правы: персональное переживание всегда ближе к телу, оно значимо и не заслуживает обесценивания. Более того — многие социально значимые процессы принято рассматривать как личные проблемы рецепиента, а не некоторый глобальный процесс (впрочем, сравнение переписки звезды и землетрясения по важности звучит несколько противоречиво). Вместе с тем проблема нарциссической киновселенной Ксавье Долана в том, что его-то все остальное, за пределами личного опыта, мало волнует: и супергеройские фильмы, и журналистская сноровка, и приоритеты СМИ, и подростковая психология.

Строго говоря, переписка Донована и Руперта — это диалог маленького Долана, который в детстве отправлял письмо Леонардо ДиКаприо, с собой нынешним. И в этом абсолютном триумфе эго 30-летний канадец стал пугающе похож на Никиту Михалкова, чьим голосом в его собственных картинах говорят решительно все. Искусство, конечно, лечит раны, позволяет самым юным и вполне зрелым зрителям понять, что они в этом мире не одни, мотивирует, наконец, но в седьмой картине Долана есть стабильное ощущение, что собеседник режиссеру и не нужен.

«Смерть и жизнь Джона Ф. Донована» в прокате с 15 августа.