«Знамение»

В маленьком городке под Бостоном открывают капсулу времени. В ней рисунки, изображающие будущее, сделанные детьми в честь открытия школы в 1959 году. Среди всех рисунков с летающими тарелками и городами будущего есть один сплошь исписанный какими-то загадочными числами. Он достается девятилетнему Калебу (Кентербери), чей отец астрофизик Джон (Кейдж) быстро смекает, что все числа – это даты великих катастроф с точным числом жертв и координатами событий. Он носится по своему институту с предсказанием, но всерьез его, конечно, никто не воспринимает. Вместо этого коллега советует ему немного отдохнуть – герой Кейджа об отдыхе, конечно, только мечтает. Осушив не одну бутылку виски, он находит дочку этой предсказательницы и вместе с ней и ее ребенком пытается предотвратить последнюю катастрофу – после котрой числа собственно и заканчиваются.
Неприятности, связанные с картиной «Знамение» начинаются уже с трейлера. Нелепая сцена с падением самолета и чисто риторически-кейджевский вопрос «что будет, когда закончатся числа?» сразу напоминают о двухсерийной историко-детективной бредятине «Сокровища нации». Сравнения, безусловны уместны, Кейдж играет в «Знамении», в общем-то, ту же роль. Флегматик-профессор, потерявший всячекую связь с миром, получается у него как нельзя органично. Но в отличие от «Сокровищ нации», «Знамение» - это не столько ода однобокому таланту Николоса Кейджа, сколько приговор всему человечеству. Приговор суровый и красиво сделанный
Первые полтора часа картины граничат с чистым бредом. Картинки и места меняются одни за одним, следуя к развязке, все больше путая следы. Повествование срывается то на апокалиптическую риторику, то на детективно-абсурдный язык американского мистического триллера. Среди вырезок из газет, сообщающих о страшных катастрофах, раз-другой промелькнет картинка из священного писания. Дети, находящиеся именно в том возрасте, когда разговоры с потусторонними силами ведутся активно (самый показательный пример Шьямалановское «Шестое чуство»), сами до конца не понимают, чего же от них хотят загадочные шептуны (двухметровые блондины в кожаных плащах и ботинках из «Матриц»).
Следить за развитием сюжета немножко скучно, но в какой-то момент становится действительно интересно, как к концу создатели фильма сумеют мало-мальски адекватно собрать все загадки и гротескно-загадочные образы воедино. И конец, следует заметить, не разочарует никого. Настолько неожиданного и абсурдного финала, смею предположить, предвидеть не сможет никто. Подобных банальных и, вместе с тем, удивительных концовок американское большое кино не видело уже очень давно.
Два часа бултыхаясь в набившем оскомину мистическо-локальном безумии, наполненном загадочными числами, в доме в лесу, в снах с вселенским пожаром, к концу картина выходит на принципиально иной уровень, где вселенский пожар не кажется уже таким из ряда вон выходящем событием, а привычное падение Николаса Кейджа на колени с криком «нет», кажется совершенно нормальной и понятной реакцией на происходящее. Непонятным остается только одно – почему высшие силы считают необходимым забрать в светлое, райское будущее именно людей и кроликов. Первые, вроде как, доигрались до судного дня («День, когда земля остановилась» и вовсе посвящена этой старой, но актуальной теме полностью), вторых, конечно, сложно в чем-то обвинить, но они кажутся далеко не самыми прекрасными и честными животными на свете.
Все два часа, безусловно, оставляют ощущение полного бреда, но бреда настолько вдохновленного и красивого, что невольно улыбаешься, когда герой Николоса Кейджа отворачивается от пекущего, устрашающе красного солнца и задает свой главный вопрос: «как я могу остановить конец света?». Бесстрашию и независимости режиссера Алекса Пройаса можно только завидовать и удивляться. Как человек, запихнувший одновременно в один фильм инопланетян, окровавленную девочку в платьице викторианской эпохи, Николаса Кейджа и апокалипсис, в результате сумел предстать истинным творцом, вдохновленным, пускай, и малость безвкусным.