По понятным причинам в этом году программы ведущих фестивалей еще больше похожи друг на друга — вот и на фестивале в Торонто, который в 2020-м проходил онлайн, немало картин, только что показанных в Венеции. Наверняка мы их увидим и на других смотрах, а иные уже скоро в прокате (например, нового Озона и Винтерберга). Алексей Филиппов «побывал» на TIFF-2020 и выбрал пять картин, заслуживающих внимания.
«Яблоки» (2020)
Режиссер Христос Нику
«Ребят, кто-нибудь знает Бэтмена?» — сотрудник афинской скорой помощи ищет не поклонников Темного рыцаря, а тех, кто мог бы опознать человека, нарядившегося летучей мышью. Никто не знает, а облаченный в торжественный скафандр Арис (Арис Серветалис) не знает и кое-что попроще — кто же он сам. В Греции — а быть может и мире — бушует эпидемия амнезии: люди забывают себя, люди забывают все. Так и Арис ехал по делам, а приехал в тупик, прошел курс лечения — не помогло, попробовал экспериментальный — с перечнем заданий на магнитофоне, — но лучше бы не пробовал, чтобы не узнать, что потерял.
Дебют Христоса Нику, учившегося странности греческой новой волны на «Клыке» Йоргоса Лантимоса вторым режиссером, тоже играет в пятнашки с культурными кодами и духом времени. Арис ест яблоки, чтобы вернуть память или повторить путь Адама, ходит на «Техасскую резню бензопилой» (для маскировки — просто «Резня бензопилой»), чтобы испытать мощные чувства, фотографируется на полароид, чтобы не забыть, где был и что видел, носит скафандр, как кожу, в которой живет, — идеальный образ потерянности, запертый в отельной комнатушке, под которую загримирована его жизнь.
«Яблоки» — скромные и странные, как заглавный плод, умещающий в названии историю цивилизации от Райского сада до бренда Джобса, — стремятся жить в доайфонову эпоху, но лишь дробят его функционал на главы. Фотоснимки как родная память. Голос из магнитофона как социальные предустановки, тренинги, аудиокниги, подкасты и просто информационный шум. Дискотека как попытка плейлистом разогнать в себе какие-то чувства. Список контактов как список знакомств. Чекин — как точное свидетельство, что ты где-то был и с тобой что-то было. Арису отформатировало память, разъяв его на несколько невеселых функций, но это не новый старт и не попытка пойти своим путем, а лишь детектив с известным итогом. «МHЛА» сообщает финальный титр. По-гречески всего лишь «Яблоки».
«Убирайся к черту» (Get the hell out)(2020)
Режиссер И-Фань Ван
У зомби посредственное резюме: глуповатые и жестокие, чаще медленные, реже — по моде — быстрые, не такие утонченные, как вампиры, не такие загадочные, как привидения. За ними полвека как — если не больше — вместе с отваливающейся ногой волочатся политические коннотации: примитивные и изощренные рифмы к обывателю в самом широком смысле. И сегодня вечно живые спутники мирового ужаса — только в Южной Корее в год пандемии вышло два зомби-хоррора почти подряд («Поезд в Пусан 2» и «#выжить») — снова в тренде, так как знаменуют не только смерть, но и новую жизнь.
Тайваньский дебютант И-Фань Ван, правда, начинает с иносказательной дали: кровожадный парламент, населенный идиотами и бандитами, установил в прибрежном городе завод, из-за которого местные жители глупели и хуже себя чувствовали. Молодая депутатка Сюн (Меган Лай), уроженка этого города, пытается что-то изменить, но терпит фиаско, а ее глуповатый телохранитель Ван (Брюс Хун) неожиданно становится новым кандидатом от народа, которому Сюн попытается нашептать, как сделать жизнь в Тайване менее мучительной.
«Плохой фильм заставит вас страдать 90 минут, плохое правительство — годами», — обещает фильм «Убирайся к черту» в самом начале, но если и заставит кого-то страдать, так устаревших поборников хорошего вкуса. Ван высмеивает политические баталии, которые похожи на гладиаторские бои и цирковые номера одновременно, а потом превращает политиков в тех, кем они часто оказываются, — кровожадных монстров, которые заражают своей узостью мышления других. По Вану, чистота сердца и сознания оказывается антидотом от всех этих сложных манипуляций, но важнее поп-культурная каша, которую он выплескивает на экран. Манга-эстетика и ожившие мемы (например, to be continued), музыкальная караоке-пауза посреди бойни и развязанные руки категории Б, мизансцены файтингов и визуальные гэги (в одном из эпизодов политик дерется бутафорской ядерной боеголовкой на фоне обоев с атомным грибом). Если бы «Скотт Пилигрим» был зомби-хоррором, а у внутренней свободы визуальное воплощение — это был бы фильм И-Фань Вана.
Одна из любимых тем венгерского режиссера Корнела Мундруцо и его постоянной сценаристки Каты Вебер — поиск крайнего: в «Белом боге» (2014) вне закона оказывались собаки, ставшие синонимом всех беспризорных и ненужных, в «Спутнике Юпитера» (2017) — беженец Ариан, вместе с ранением получивший способность к полетам. Под юридическим прессом во «Фрагментах женщины» оказывается доула (Молли Паркер из «Карточного домика» и «Мадлен Мадлен»), принимавшая роды у Марты (Ванесса Кирби, признанная лучшей актрисой в Венеции). Ребенок перестал дышать через несколько минут после рождения — и женщина подверглась нападкам медицинского истеблишмента, устроившего настоящую охоту на ведьм.
Это, впрочем, побочный сюжет, важная ниточка в комке боли и трудностей, с которыми сталкиваются Марта и ее муж Шон (Шайа ЛаБаф), занимающийся строительством бостонского моста. Это, разумеется, неслучайный образ: именно наведением мостов после сотрясающей утраты предстоит заняться и Марте, словно развалившейся на фрагменты.
Для начала — найти контакт со своим телом: организм не замечает утраты, а грудь продолжает вырабатывать молоко. Затем — с близкими. С беспомощным в своей ярости Шоном, который пытается отмотать жизнь в режим «до трагедии», принуждая Марту к сексу, срываясь на нее (тут еще один железобетонный образ: спущенный курком гимнастический шар терпения), а также ища утешения на стороне. С привыкшей к преодолению матери (Эллен Берстин), которая родилась и родила вопреки, но больше всего беспокоится о том, что же скажут люди. Наконец, с теми самыми «людьми» — судом присяжных, непонимающим взором окружающих, — которые видят лишь фрагмент скорби и испытывают неловкость пополам с непониманием. Надо жить дальше — другие же как-то живут.
Новая жизнь Марты выстраивает примерно за год — с сентября по октябрь, как свидетельствуют красноречивые перебивки со смыкающимися руками моста над рекой. По капле, по словцу, по фрагменту — камера Бенжамина Лоба, снявшего ретро-трип «Мэнди», внимательно следит за каждым ее шагом, рассматривая ногти, локоны, тарелочки с синим узором и растущую дистанцию с окружающими.
В одной из ключевых сцен Шон рассказывает любовнице историю галопирующего Такомского моста, который был разрушен в 1940-х. И около десяти лет ушло у ученых и инженеров, чтобы придумать, как сделать конструкцию более надежной. Мост брака — спойлер — не выдержит аварии детской смерти, но Марта все же найдет свой путь, не подчиненный ни ярости, ни социальным ожиданиям, ни внутреннему ощущению Апокалипсиса. Этому она посвятит прочувствованный монолог в суде, подобрав слова для дальнейшей жизни.
«Легенда о волках» (2020)
Режиссер Томм Мур, Росс Стюарт
Есть стиль, который опознается с одного кадра: братья Флейшер, Дисней, Бакши, Миядзаки, Блут, Плимптон, Синкай… С 2008 года к этому списку прибавилось имя Томма Мура — ирландского иллюстратора и аниматора, который в самобытной манере, вдохновленной национальной графической культурой, пересказывает мифические и исторические сюжеты.
«Легенда о волках» — третье звено так называемой ирландской трилогии, куда входят «Тайна Келлс» (2008) — история создания знаменитого Келлского евангелия в IX веке, словно ожившая на большом экране, — и «Песнь моря» (2014) — пронзительная история о детях, потерявших мать и нашедших утешение в мифах (не счастье забытья, а мудрость принятия раны). Мертвые родственники — вообще важный мотив Мура и древних сюжетов.
Новая работа Мура, сделанная в соавторстве с Россом Стюартом, избирает исходной точкой не религиозное откровение и не встречу современности с мифологической подложкой. 1650 год, город-крепость Килкенни (здесь находится студия Мура) встречает Оливера Кромвеля только что подавившего Ирландское восстание и британскую Гражданскую войну. На фоне придавленных сапогом освободительных настроений происходит два конфликта — между горожанами и волками, которые мешают рубить лес, и между английским охотником Биллом (Шон Бин), прибывшим истребить хищников, и его дочерью Робин (Хонор Книфси), ищущей приключения на свой чепец. Именно Робин вместе с ястребом Мерлином познакомится с Мэйв из лесного народца, умеющего превращаться в волков и управлять стаей. Эта дикая встреча откроет ей тропу к свободе.
Ловкое переплетение всех сортов самоидентификации и свободы сочетается с самым нарядным визуальным рядом в творчестве Мура: здесь он как будто объединяет все наработки прошлых мультфильмов, стилизуя кадр под гобелены и древние рукописи, витражи и прочие памятники культуры. Однако сила «Легенды» — в движении, в могучей текучести стаи, которая волной движется по лесу, вбирая в себя таких разных и таких свободолюбивых животных. Прекрасный баланс красоты внешней и внутренней.
Тост, вышедший из-под контроля: четверо заскучавших в рутине и личностном унынии учителей — как в анекдоте: историк, физрук, музыкант и философ — решают проверить гипотезу норвежца Финна Скэрдеруба, философа и психотерапевта. Дано: человек с 0,5 промилле в крови более открыт и позитивен, чем без. Сказано сделано: и вот Мартин (Мадс Миккельсен), отпив чудодейственный коктейль, весело объясняет ученикам хитрую разницу между Рузвельтом и Гитлером, Петер (Ларс Ранте) — проникается отеческой симпатией к ученику-неудачнику, который понимает Кьеркегора на собственной шкуре, Николай (Маунус Миллан) охотнее музицирует, а Томми (Томас Бо Ларсен) зажигает сердца юных и совсем не спортивных ребятишек, чтобы те отдавали футболу то, что и не знали, что у них есть.
Побочные эффекты не заставят себя долго ждать: ограничения «ни капли после восьми и по выходным» не спасут квартет от маленьких эксцессов и даже больших проблем. Жаловавшийся на мокрую перину Николай, спящий с женой и двумя маленькими детьми, сам обмочится ночью. Мартин, стремящийся вернуть в брак и работу былые азарт и амбициозность, только расстроит семейную жизнь с Трине (Мария Бонневи), которой легкомысленность мужа чужда еще сильнее, чем наступившая за 40 лет знакомства тусклость. Для одного из героев все и вовсе закончится печально: если алкоголь и заставляет чувствовать царем мира, то похмелье — особенно экзистенциальное — ноша, которую важно с кем-то разделить.
В этом смысле новая картина Винтерберга, которая планировала поднимать skol (шведский аналог «Будем!») на Каннском кинофестивале, и сама напоминает попойку. Бойкое начало: старшеклассники носятся вокруг пруда с ящиками пива, потом гурьбой пьют, стараясь блевать одновременно (за это списывают время); празднество переносится в общественный транспорт, где датская полиция бессильна перед напором молодости и оказывается прикована к поручням. Склейка: и вот четверо мужчин, 40 лет назад отрывавшихся в похожей манере, не понимают, как они засахарились в счастье семейной жизни. Хорошие дома, семьи, машины — но также тянет блевать.
Несмотря на поддержку реального философа Скэрдеруба (эпиграф у фильма, впрочем, из Кьеркегора), которая делает датскую хмельную песнь об утраченной юности как будто бы менее наивной, удивительно даже не то, что незамысловатый эксперимент дает ожидаемый результат, а то, что его проводит экс-«догматик» Винтерберг. В дебютном «Торжестве» он не щадил ровесников нынешних героев, безусловно, менее опасных, чем отцы-насильники с аристократическим флером, а когда у Винтерберга в руке нет хлыста — то сказать ему, в общем, нечего.
Весь поздний период его творчества — экранизация поговорки Черчилля, на котором просто помешан историк Мартин, — «Кто в молодости не был радикалом — у того нет сердца, кто в зрелости не стал консерватором — у того нет ума». Став родителем, Винтерберг отказался от ключевого мотива — погони за призраком отца с целью мести или обретения равновесия, — перестал экспериментировать, научился любить людей и даже снял пронзительный плач по осиротевшим детям «Курска» (фильм по ошибке приняли за катастрофу).
«Еще по одной» — в чуть менее солидном жанре плач по себе, как бы режиссер ни хорохорился, пижонски рифмуя смс с интертитрами. Хотя Винтербергу с постоянным соавтором Тобиасом Линдхольмом и удается не впасть ни в панегирик алкоголю, ни в проповедь трезвости. Это сбивчивый внутренний монолог, застольное откровение, в котором больше энергетики жестов и фиксации на себе (жены исполняют роль рутины и немого укора), чем четкой артикуляции. Потому лучшая сцена фильма — пластичный финальный танец отчаяния и растерянности, в котором Мадс Миккельсен в несколько па описывает все то, что Томас Винтерберг пытался выбормотать почти два часа.
2 комментария
обсуждение >>