«Разомкнутые объятия» Педро Альмодовара

Пожилой, но для некоторых еще привлекательный Матео (Хомар) очень давно был известным кинорежиссером, но десять лет назад в автокатастрофе потерял возлюбленную, зрение и вместе с ним профпригодность. Последний его фильм вышел за несколько дней до трагедии, назывался он «Девушка и чемоданы» и представлял собой практически точную копию фильма «Женщины на грани нервного срыва» режиссера Педро Альмодовара, но только с Пенелопой Крус на костылях в гриме Одри Хепберн вместо Кармен Мауры. Однажды к нему приходит сын продюсера его последнего фильма, у которого Матео увел любовницу, с предложением написать сценарий фильма о том, как сын продюсера ненавидит своего отца. Матео отказывает и объясняет своему сыну от первой жены почему. Оказывается, когда десять лет назад его первая жена и его любовница…

Все, в общем-то, как всегда и, вместе с тем, совсем по-другому. Альмодовар, чей художественный метод всегда характеризовался, в первую очередь, буйством красок/женщин/страстей, сильно рисковал и последние как раз лет десять постоянно бил себя по рукам, чтобы не удариться в аляповатое самокопирование. Понятно, что «Разомкнутые объятия», справедливо определяемые и как свои собственные «Восемь с половиной» и как разудалая самопародия, не могут полноценно являться ни тем, ни другим. Скорее всего, это или последний сигнал перед кораблекрушением, или такой стратегический план Кутузова. Просто Альмодовар в конце 2000-х попал в тупик середины 1990-х – полностью раскрыв тему, надо либо выруливать в сторону нового «Все о моей матери», либо смириться с участью эпигона самого себя. Пока что не в состоянии сделать первое, мастер предвосхищает второе – снимает вроде бы саморазоблачительную драму. Здесь слепой режиссер трахает сознательных телочек, которые переводят его через дорогу, каждый персонаж, вплоть до двоюродной сестры бывшей жены главного героя плетет свои интриги, а Пенелопа Крус катастрофическим образом демонстрирует обнаженную грудь и роняет жгучую слезу на свежие помидоры.

Загвоздка в том, что на этот раз Альмодовар не заливается звонкой балладой под испанскую гитару, а пересказывает всю эту несуразицу с невозмутимым лицом Гарика Мартиросяна. По привычке латает дыры Луисом Бунюэлем, а когда и этого не хватает, врубает то Росселини, то Уильяма Уайлера, то собственных «Женщин на грани нервного срыва» (а те, кстати, в свою очередь, поставлены по пьесе Кокто). Но все равно получается пустовато. И когда в финале на это голое рождественское дерево вдруг надевается старая длинная гирлянда – второстепенный персонаж сложносочиненной скороговоркой проговаривает все это «…я виновна в ее смерти, потому что тогда у меня была связь с тем-то, хотя меня в детстве изнасиловал его брат-трансвестит, и вообще он твой отец…», в общем, все то, что по-хорошему должно было занять экранное пространство на эти два часа, возникает устойчивое ощущение, что если это и самопародия, то уж чересчур жестокая. А скорее всего, испанец просто немножко сошел с ума. Не исключено, что и то, и другое.

Но все-таки, что бы там ни говорили, главным саморазоблачением и в фильме, и в карьере служат последние кадры «Объятий», когда после пародии на «Женщин на грани…» (если можно считать пародией отрывок, переснятый с ханекевской дотошностью) на авансцену вновь выходит режиссер-инвалид, чтобы произнести это убийственное, но так характерное для позднего Альмодовара «Кино должно продолжаться, даже вслепую». А что касается остального, просто нужно научиться различать, где исповедь, а где слезы на помидорах.