Роль, сыгранная по мотивам собственной судьбы
Творчество Льва Додина хорошо известно, поэтому нет ничего удивительного, что премьера петербургского Малого драматического театра, театра Европы, в минувшем сезоне стала событием. Удивительно другое: главную роль в спектакле «Московский хор» (автор пьесы Л. Петрушевская, а Л. Додин работал над спектаклем вместе с молодым режиссером Игорем Коняевым) сыграла актриса другого петербургского театра, Татьяна Владимировна Щуко, народная артистка России, и эта роль понравилась всем. Мало сказать понравилась (а полное единство мнений в искусстве театра случается крайне редко). Лика в исполнении Щуко сразу же была выдвинута на главные театральные награды, и вот только что одна из них, премия имени Станиславского, была вручена именно ей.
Что же это за роль и почему такой успех?
Мне кажется, что Лика – глава рода, символ материнства. На плечах ее ноша любви и правды, добра и справедливости. Действие пьесы происходит в давние для новых поколений времена репрессий, коммунальных квартир и всенародной нищеты. Из того сталинского ада Лика смотрит в наше чистилище, и мы видим глаза матери скорбящей. Это образ вечной заступницы. Она рядом с нами, в толпе, она искушаема теми же соблазнами и житейскими страстями, она ревнива, суетлива, подчас несправедлива, но так же, как мы, а вернее, больше нас жаждет покоя и справедливости.
– Как вы считаете, вы похожи на эту женщину? Чувствуете ли вы близость к ней?
– Да, именно в этой роли я чувствую соответствие героини и моего жизненного опыта. Правда, это не первая роль матери. Меня в театре даже прозвали «мать-страдалица с правой стороны сцены». Мои героини всегда появлялись именно там. Я переиграла немало таких ролей и не думала, что открою для себя что-то новое. Впервые в Лике я как бы слилась с такой женщиной. От себя на сцене говорить всегда труднее, лучше отстраниться от роли. Здесь я вспоминаю нашу семью, истоки, ситуацию, в которой я выросла. Мне очень понятно все, что произошло с Ликой.
Какая она была? Я брала мамину довоенную фотографию и приносила ее в театр. Это точная копия Лики, когда у нее было пальто и даже воротничок из лисы, а потом, то есть по действию пьесы, она оказывается без пальто и слепая. Бедная моя мамулечка, царствие ей небесное, тоже была лишена всех благ, карабкалась по жизни с таким же трудом, хотя она была все-таки слабее Лики. Лика пытается всех собрать и что-то создать, а мамочка была совсем не приспособлена к жизни. Когда-то у нас шел спектакль «Ремонт», я там играла старуху из прошлого, которая брошена в эту жизнь и всего в ней боится. Эту роль мне помогла сыграть моя мама, потому что это ее судьба.
Время, когда происходит действие, – 56–57-е годы, мое студенчество, университет, об этом остались очень яркие воспоминания, и они воскресли, когда я вошла в спектакль. Я потеряла мужа, так же как Лика. Для меня сын – это все, ради чего я живу. Я отношусь к сыну, как Лика к своему Саше. Схожа и боязнь одиночества, и желание опереться на кого-то рядом, и безграничная любовь. Ликой во всем движет любовь, несмотря на житейские передряги.
– А коммуналки, репрессии, возвращение?
– В коммуналке я жила, когда вышла замуж. Во время войны мы жили в Москве, в Серебряном переулке, на Арбате. В нашу квартиру подселили директора обувной фабрики. Мама пыталась вернуть квартиру, а он ей говорил: «Елена Михайловна, зачем вы со мной боретесь? У вас же кожи нет, хрома нет». Репрессии знаю по рассказам, хотя сама не застала этих событий. Папин сын от первого брака, мой сводный брат Борис, был арестован, долго сидел по 58-й статье. Он был художник, в том числе и театральный. Я помню, как, вернувшись, он заходил к нам, и меня поразило, что у него совершенно не было зубов. Ему запретили жить в Москве и Ленинграде, и он жил на Севере, недолго, скоро умер. Молодой я как-то оказалась в Ухте. Вдруг после спектакля ко мне подошел пожилой человек. Рассказал, что он сидел с Борисом Щуко, стал главным архитектором Ухты. Все это ожило во мне, когда я играла Лику.
– То есть вам ее играть было очень легко?
– Нет.
– Почему же?
– Потому что свое трудно превратить в образ. Все же я не Лика. Я в жизни лапша, а играть надо было сильного человека.
– И ваша мама, и вы уступаете Лике в упорстве, в жизненной силе?
– Я посильнее мамы, потому что свои несчастья смогла пережить. Просто мало приспособлена к тому, чтобы добиваться чего-то, писать бумаги и прочее.
– Все это умеет делать старшая сестра Ника, а Лика побеждает другим, сердцем.
– Да, но Лика все-таки хлопотала за сестру. Правильно, эмоциональное начало женского характера мне ближе.
Татьяна Щуко выросла в семье очень известного архитектора Владимира Щуко, автора жилых зданий в Петербурге и Ленинграде, советских павильонов на международных выставках, а также интереснейшего театрального художника, он вместе с М. Горьким и А. Блоком стоял у истоков Большого драматического театра в Петрограде.
– Коммуналки и репрессии все же, наверное, не главное в вашей жизни. Вы из элитарной семьи, вполне благополучной, из круга художественной интеллигенции, пользовавшейся покровительством советской власти. Вы помните ту жизнь?
– Да, это было довоенное время, совершенно прекрасное. С папочкой мы жили на Арбате, где у него были мастерские напротив магазина, куда мы с ним ходили покупать краски. Угол Плотникова переулка и старого Арбата. У меня была няня, замечательная женщина, она с юных лет и до глубокой старости работала няней. Была неграмотная, но знала тысячи сказок, которые мне рассказывала. Была у нас приходящая домработница. Такую жизнь я теперь только во сне могу увидеть. Папа приходил вечером, и мы с ним обязательно танцевали прямо в передней «Барыню», потом на ночь он меня относил в ванную, из ванной выносил, целовал коленочки, укладывал в кровать, а утром на столе всегда было два апельсина, тогда фрукт редкий. Даже помню, что апельсины были красные, кажется, этот сорт называется «корольки». На стене висели папины рисунки. Я думала, что они сами двигаются, потому что за окном горел фонарь, тени от него бегали по рисункам, и я тогда не понимала, что все дело в фонаре, качающемся от ветра.
Конечно, раннее детство было совершенно благополучным, хотя это был всего кусочек всей моей жизни. В 1939 году не стало папы, потом война и эвакуация, мама осталась одна с двумя детьми: кроме меня еще сын мамы от первого брака, шестнадцатилетний Коля, или Котя, как мы его звали. Когда мы уехали в эвакуацию, он остался в Москве, потом ушел на фронт. После войны Котя стал режиссером.
– Ваша мама?..
– Она никогда не работала, хотя из совсем простой семьи, где было четыре сестры. Старшая, тетя Аня, – это точно старшая сестра Нета из «Московского хора». Тетя Аня была убежденная коммунистка, доктор педагогических наук. У нее тоже были две дочери, типичные кухонные диссиденты, как все мы в то время. Тетя Аня очень тяжело воспринимала все, что происходило со страной, потому что свято верила в партию и коммунизм. Папа ее боялся, в чем признавался маме. Мы общались до самой ее смерти, и ее перерождение происходило у меня на глазах. Разоблачение Сталина выпало на годы моего человеческого становления, я видела, что она с трудом приняла перемены. Только не знаю, как она встретила бы последние, нынешние годы. Отношения тети Ани и ее младшей дочери – это параллель Неточки и Любы из «Московского хора». Эти впечатления меня питали.
– Как ваш отец относился к жизни и времени, в котором жил?
– Его любил Сталин. Мама рассказывала, как во время отдыха в санатории в Сухуми начался страшный переполох, потому что туда приехал вождь, и Сталин начал извиняться, что доставил неудобства семейству. Сейчас я понимаю, что папа был человеком вне политики. Он говорил, что странно у него происходит в жизни: только его кто-нибудь залюбит, как становится врагом народа. Я могу его понять: с одной стороны, он оформлял празднование трехсотлетия царского дома Романовых в 1913 году, а с другой – сделал проект Дома Советов, где на страшной высоте должен был стоять памятник Ленину. Сталин был хитрым: одновременно и сына сажал, и отца поддерживал. Я думаю, арест Бориса сократил жизнь отцу.
Отец был очень верующий человек. Я была маленькой и очень хорошо это помню, к нам приходили с анкетированием, спрашивали, есть ли в семье верующие. Папа, всегда веселый и выдержанный, на этот раз выскочил и закричал: «Все, все, начиная с моей трехлетней дочери!»
Татьяна Владимировна училась в ленинградском университете, она филолог по образованию. Там, на набережной Невы, и начались ее театральные университеты. Подобно Игорю Горбачеву, Сергею Юрскому, Андрею Толубееву, Татьяна Щуко как актриса играла в студенческой самодеятельности. Первый профессиональный сезон ее пришелся на Петрозаводск, после чего Щуко вернулась в Ленинград, в театр на Литейном, где работает доныне вот уже более сорока лет.
– Я с детства театром заразилась. Старший брат учился в ГИТИСе, у Завадского. Поскольку у нас была отдельная квартира, что встречалось нечасто, студенты, актеры, масса знакомых постоянно бывали у нас. Неудивительно, что я ходила по театрам и была хорошо знакома с театральным миром. Но выбор сделала не сразу, потому что сомневалась в себе. Тогда университетская самодеятельность звучала не менее громко, чем профессиональный театр. С первых дней учебы я по утрам подпитывалась интеллектуально, потому что педагоги на филфаке были замечательные, а вечером бежала в свой театр, которым руководила Евгения Владимировна Карпова, замечательный педагог. Я многим ей обязана.
Лев Додин пригласил ее в свой спектакль конечно же не случайно. Во-первых, они уже сотрудничали. Театр на Литейном, когда он еще был Областным драматическим, приманивал молодых режиссеров. Здесь они делали пробы, иногда весьма неожиданные для того времени. Поэтому Татьяна Владимировна прошла еще университеты современной режиссуры – у Камы Гинкаса, Ефима Падве, Вадима Голикова, Геннадия Тростенецкого, Григория Козлова вплоть до Игоря Ларина. Она интересна мастерством и готовностью к исканиям.
– Что значит для вас идеальная режиссура?
– Разве такая бывает? Из тех, с кем я встречалась в театре, мне интересен Лев Додин. А в принципе я, наверное, старомодна, поэтому меня волнует театр, где есть психологическая разработка и яркая театральная форма. Сейчас я многого просто не воспринимаю, вижу форму, а она меня не греет и не задевает. Мне, как и простому зрителю, нужно в театре плакать и хохотать. Однажды Геннадий Тростенецкий запихнул меня в мужской костюм в мольеровском «Скупом», но я только обрадовалась такой неожиданности.
Но, разумеется, не только давнее знакомство и не только опытность решили выбор Татьяны Щуко на роль Лики в «Московском хоре». В актерах есть, так сказать, человеческий состав, на который опираются режиссеры. Каков ты по духу, по душевной пробе? – как бы спрашивает автор спектакля. Кто к нам сегодня пришел из того страшного далека, с кого делать сегодняшнюю жизнь, омраченную обидами, злобой, проклятиями? Лика Татьяны Щуко – образ светлый и теплый, настоящий. Театр давно не знал таких побед.
Живет Татьяна Владимировна в центре Петербурга, в типичном проходном дворе, который укрывает ее не только от городского шума, но и от навязчивых примет культурного прогресса. В театр на Литейном и в театр Европы ей ходить равно недалеко, хотя и в разные стороны от Невского проспекта.
Елена ГОРФУНКЕЛЬ
"Первое сентября" N74
5 комментариев
обсуждение >>