Новости кино
Екатерина Копанова подружилась с овчаркой в детективе «Маня и Груня»
Подписчики медиаплатформы «Смотрим» получили эксклюзивный доступ к новому сериалу
4 комментария
4 комментария
15 комментариев
2 комментария
11 комментариев
2 комментария
9 комментариев
3 комментария
8 комментариев
обсуждение
Мария Викс,
или
Последний разговор
«Еще не увяли цветы, преподнесенные ей многочисленными друзьями и поклонниками таланта первой примадонны Свердловского театра музыкальной комедии... Утренняя роса на этих юбилейных цветах похожа на слезы узнавших о внезапной кончине Актрисы...» — писали свердловские газеты вслед за очерками, посвященными восьмидесятилетию народной артистки России, лауреата Государственной премии СССР М. Г. Викс.
В те далекие юбилейные апрельские дни мне удалось побывать в гостях у Марии Густавовны и побеседовать с ней... Это небольшое интервью оказалось последним в ее жизни...
— Что вы сами думаете о своем юбилее?
— Ну если говорить о годах, то это очень большой отрезок времени. Восемьдесят лет... Это большой срок! Я, конечно же, встретила в своей жизни много прекрасного, трудного, горького... Но всю жизнь меня влекла моя сценическая деятельность.
— Как вы сами считаете, вам повезло в жизни?
— Мне всю жизнь везло на хороших людей. Во всяком случае, больше, чем на дурных. Во-первых, это педагог пения Ольга Николаевна Балабина. В Иркутске, где я училась, не было музыкального театра, и вот в ее доме я встречала много интересных людей: Ирму Яунзем, Тамару Церетели, Леонида Собинова... Они все меня слушали.
— А как вы попали на профессиональную сцену?
— Однажды там же, у Балабиной, меня услышал художественный руководитель Иркутского драматического театра Морис Миронович Шлуклейт. Это самый светлый человек в моей жизни, который увидел во мне ростки каких-то способностей. Я не хочу говорить — талантов, потому что настолько вульгарным, по-моему, стало это определение целого ряда людей. И вот он меня пригласил в драматический театр.
— И вы начинали как драматическая актриса?
— Нет. Решено было ставить музыкальные спектакли силами драматических актеров. Я играла Периколу, Сильву, Баядерку. Вообще первый мой театр оставил в моей памяти неизгладимое впечатление. Там я повстречала Надежду Константиновну Петипа, с которой потом вновь встретилась в Свердловске, и мы дружили с ней всю жизнь. Да много было всяких встреч в Иркутске...
— А где вы познакомились с Луначарским?
— Там же. Вот когда Собинов ездил с большой группой эстрадников на Дальний Восток и останавливался в Иркутске, они услышали меня. Приехав в Москву, рассказали обо мне Луначарскому, тот захотел встретиться со мной. И когда Анатолий Васильевич приехал в 1928 году в Иркутск, эта встреча состоялась.
— Расскажите о нем.
— Я могу сказать одно. В жизни я встречала много людей, но не помню, с кем бы так легко можно было общаться... Я совсем девочкой была, но на всю жизнь запомнила эти внимательные глаза, которыми он умел вызывать какой-то внутренний всплеск: хотелось говорить, рассказывать все о своей судьбе.
— Какие еще встречи запомнились?
— Конечно же, с Николаем Островским. Я была в группе актеров, навестивших его, прикованного к постели. «Кто это пел?» — спросил он обо мне после выступления. Вот так мы познакомились. Теперь мне пачками приходят письма со всей страны — от пионеров. Просят рассказать об Островском. Я им всем отвечаю.
— Вам же приходят письма не только от школьников...
— И от зрителей, очень много, особенно к восьмидесятилетию.
— Простите, но можете прочесть одно из них?
— Вот это меня взволновало: «...Событием, а теперь воспоминанием о нем в юности была встреча с Вами в театре, на одном из спектаклей с Вашим участием. Он остался в моей памяти на всю жизнь... Вы для меня всегда были недосягаемы...»
— Расскажите, как вы оказались в Свердловске?
— Я, на мой взгляд, очень удачно начинала в Ленинграде. Играла все, включая и «Прекрасную Елену». Там тоже была очень интересная жизнь, незабываемые встречи... Например, с Голейзовским, когда он создавал свой знаменитый «Герлз». И вот в 1933 году, в отпуск, совершенно неожиданно нам предложили приехать в Свердловск сыграть спектакль «Роз-Мари». Приехало нас тогда семь человек. Нас уговорил Иван Дмитриевич Кабаков, — тогда он был секретарем обкома, — подписать контракты на год. А после этого года пребывания здесь я уже осталась в Свердловске навсегда.
Это была последняя встреча, последний разговор с первой примадонной Свердловского театра музыкальной комедии. Сейчас так модно открывать какие-то тайны, обращаться
к неопубликованному... Времени прошло немало, и я тоже хочу открыть маленькую тайну.
Несколько лет я дружил и переписывался с известным в прошлом опереточным артистом Жоржем Новицким.
Последние годы он жил в Риге, а в молодости ему довелось поработать с Викс. Однажды в Свердловске я передал Викс привет от Новицкого. Они стали переписываться. Георгий Августович делился со мной всеми событиями своей жизни и, чтобы не пересказывать послания Марии Густавовны, а может быть, предугадывая мое теперешнее обращение к ним, каждый раз вкладывал в конверт со своей весточкой и письмо Викс.
Таким образом, почти вся переписка оказалась в моих руках, и я осмелюсь процитировать некоторые строчки из писем Марии Густавовны к своему другу и партнеру Георгию Августовичу Новицкому.
Из писем М. Г. Викс
«Дорогой Жорж! Спасибо тебе за твое дружеское внимание и волнение за мою особу... <...>
...Была передача по телевидению о создании театра и теперешней его работе. Назвали всех „стариков” с показом портретов, а обо мне ни слова. Много было звонков от друзей и зрителей. Ответ как будто был следующий: все показанные актеры — на том свете, и они сочли неудобным включить меня в эту плеяду. Конечно, это чушь. Я провела неприятную ночь, но кому до этого дело?!»
* * *
«...Раньше все безвкусное приписывалось провинции. А что сейчас делается в знаменитых столичных театрах! Да старая провинция многого и не решалась делать. Сейчас все дозволено...»
* * *
«...Когда меня пригласил А. Н. Феона перейти в Ленинградский театр, он сам вводил меня в спектакль <...>
с Дашковским. Я быстро вошла. Наступила моя премьера. Первый акт прошел отлично. Публика принимала меня хорошо, и вот, готовясь переодеться на второй акт, <заметила, что> мои белые шифоновые шаровары (а действие проходило в гареме) были залиты химическими чернилами. Все одевальщицы знали, но молчали. А Феона сразу догадался и бросил такую фразу: „Я знаю, чей это почерк”. Потом одевальщица сообщила ему, что это сделала... <...>. Вот тебе и столичная дива!»
* * *
«На днях слушала концерт по телевидению „Оперетта, оперетта!”. Господи! Как все провинциально!.. Забыты все режиссерские пожелания! Все на публику, без чувства меры! А еще Гете говорил: „Лишь в чувстве меры мастерство приметно”. Думаю, что они этого не читали, да и спрос публики иной...»
* * *
«...У меня так ослаб организм, что порой приходится проводить время в постели. Куда ты, удаль прежняя, девалась?.. <...>
...Стараюсь отгонять мрачные мысли, но не всегда это получается. Много продала дорогих вещей. Остались антикварные, но здесь их трудно оценить. Надо везти в Москву или Ленинград. Много продала бриллиантовых вещей, оставив любимое кольцо... Продала много книг, среди которых тоже есть уникальные. Отличная бронза с цветной эмалью и слоновой костью... На днях были оценщики, но принять на комиссию <не смогли> — у них нет таких прейскурантов. Я ведь одинока, и завещать мне некому, а врачи советуют продавать <вещи> и покупать фрукты, которые так дорого стоят...»
* * *
«...Теперь нет Кугушева, который следил за ростом актеров, а им всем надавали столько высоких званий, что для них авторитеты не существуют. Они сами боги, а тех актеров-стариков уже нет. Иногда болит душа, что наша молодость, щедро растраченная на создание театра, порой бывает поругана! И это невозможно доказать, хотя есть еще люди, которые помнят нас...»
* * *
«...Был день моего рождения. По состоянию здоровья я хотела пропустить привычный для друзей прием гостей, но мне объявили, что все равно придут и со своими „харчами”. Я, конечно, не могла допустить этого и три дня возилась на кухне у плиты, что мне категорически запрещено, и приняла всех как надо. Было восемнадцать человек, и я после их ухода до трех часов ночи перемывала все стекло, фарфор, так как моя работница очень медлительная и за двадцать шесть лет в доме не научилась различать, где хрусталь, где серебро, и в таких случаях я делаю все сама...»
* * *
«Я так устала болеть... Даже не верится, что я когда-то жила активной жизнью, когда не хватало и суток на все дела!.. Что когда-то лихо отплясывала! Сейчас малейшее напряжение вызывает изнурительную усталость...»
* * *
«...Какое счастье, что мы жили в пору расцвета многих талантливых режиссеров и актеров. Есть о ком вспомнить!.. Теперь так разбросались определением о таланте бездарных людей, вот и столкнулись с разбитым корытом из сказки великого Пушкина...»
* * *
«Друзей становится все меньше, а новых заводить просто незачем...»
* * *
«...Кругом грубость, бескультурье, хамство и равнодушие... Исчезло потрясение от театральных зрелищ...»
* * *
«Господи! Как все стало сложно, как порой оскорбительно! Я чистокровная эстонка, а родилась в России и никогда не задумывалась, где мне жить и кто я? Мой отец все перенес от Юрьевского университета (теперь — Тарту), отсидел в тюрьмах, на шахтах на Лене... Мать прошла этапом от Ревеля (Таллина), и никогда в доме не стоял вопрос — кто мы? Для меня Россия — родина...»
* * *
«...В апреле, если я доживу, мне исполнится восемьдесят лет! „Опасный возраст”... Недавно показывали по телевидению капустник Театра сатиры по случаю юбилея Плучека, в нем была занята Токарская. Узнала ее с трудом только после объявления занятых. Могу себе представить, как выгляжу теперь я. Как годы меняют облик человека!
Желаю тебе быть здоровым, остальное приложится. И побольше добрых, светлых минут.
Целую, Маша»