Александр Княжецкий

Совесть театра (из воспоминаний Иосифа Евсеевича Галкина)
Так называли в театре Краснознаменного Балтийского флота артиста театра Александра Михайловича Княжецкого. Он действительно был необыкновенным человеком. Играя ведущие роли, он украшал театр не только как артист, но и как человек, гражданин, отличался необыкновенной добротой, отзывчивостью, чуткостью и вниманием ко всем, окружающим его людям. Мне посчастливилось близко узнать его, работая с ним в течение 5-ти месяцев в концертной бригаде № 5 театра КБФ. Все это время он был для меня и учителем, и другом. Я во всем старался ему подражать. Меня восхищала его выдержка, хладнокровие в сложных и опасных моментах военного времени. Внешне он всегда был подтянут и чисто выбрит. Изречение Чехова: «В человеке должно быть все прекрасно» - относилось к нему целиком и полностью. Надо отметить, Александр Михайлович, можно сказать, боготворил русских писателей: Л.Н. Толстого, Чехова, Куприна, Мамина-Сибиряка и т.д. И, несомненно, эти писатели имели большое влияние на формирование его личности. Свою любовь к этим писателям он старался привить и мне. Под свист пуль и снарядов мне удалось прочитать «Анну Каренину» и «Войну и мир» Л.Н. Толстого, многие произведения Куприна, Мамина-Сибиряка, Чехова. В военное время Александр Михайлович не менял своих мирных привычек. Во время бомбежки он мог спокойно чистить зубы, не ходить в бомбоубежище. Был такой случай: мы с Александром Михайловичем стояли во время бомбежки около землянки, вырытой в сквере, напротив Кронштадтского базового матросского клуба. Бомба попала в решетку сквера, нас волной отбросило в сторону землянки. Александр Михайлович стряхнул пыль с форме и пошел спокойно смотреть, куда попала бомба. Когда нашу концертную бригаду задраили в трюм минозаградителя «Марти», после недоигранного концерта, во время бомбежки немцами Балтийского флота, стоящего в кронштадтском рейде, Александр Михайлович спокойно играл со мной в шахматы, шутил и отвлекал членов бригады от мысли, что мы можем оказаться на дне залива от попадания в минозаградитель. Таких примеров его выдержки и хладнокровия много и во всех случаях думал он не о себе, а о людях, с кем работал. Таскать реквизит концертной бригады, погружать его на лодки и грузовики, Александр Михайлович считал своим долгом и я ему в этом помогал. Когда кольцо блокады замкнулось, концертные бригады театра КБФ вынуждены были обсуживать только воинские части, находящиеся в этом кольце. У Александра Михайловича в Ленинграде находилась мать и внучка, и он делился с ними своим лейтенантским пайком. Уходя в увольнения к матери, я ему подбрасывал часть своего матросского пайка, а когда я ходил к своей матери, он отдавал часть своего пайка. Так продолжалось до тех пор, пока высшее начальство не обратило внимание на раздутый штат симфонического оркестра театра (в симфонический оркестр влилось много музыкантов из филармонии, радиокомитета, не успевших эвакуироваться). Оно решило сократить состав и большинство музыкантов списать в действующие части. Таким образом перестал существовать симфонический оркестр театра КБФ. Был образован джаз-ансамбль под управлением Николая Минха.

Александр тяжело переживал расставание с музыкантами оркестра, особенно со мной, как будто чувствовал, что это расставание на вечность. Боясь расчувствоваться и показаться слабым при прощании, решил написать мне и нашему флейтисту Василию Кораблеву; напутственные письма. Действительно, в трудные минуты оно меня поддерживало морально. Можно сказать, это письмо было моим талисманом. Очень сожалею, во фронтовых условиях мне не удалось письмо сохранить. Когда я был переведен для продолжения военной службы в штабной духовой оркестр Ленинградского Военного округа, вновь встретился с Александром Михайловичем Княжецким. Встреча произошла в больнице, в морском госпитале и была трагичной. Вот что произошло: Александр Михайлович во время обслуживания концертной бригады № 5 воинских частей, продолжая без моей помощи искать реквизит бригады, переутомил ногу, в зимнее время ее застудил, образовалась открытая рана ниже колена, которая не зарубцовывалась. Пленка была настолько тонкой и при его выступлениях лопалась.

Театр послал его в 1943 г. в Крым на лечение, но и оно не помогло: образующаяся тонкая пленка при движении лопалась. По моему мнению, организм Александра Михайловича был истошен, т.к. он продолжал часть своего пайка носить маме и внучке. Я беседовал с лечащим врачом госпиталя, диагноз - почечная гипертония - он обречен, т.к. лечения от этой болезни врачи не знают. Если бы были здоровые почки, его можно было спасти. Болезнь протекала мучительно. Видимо, его страдания отражались на моем лице, и он мне сказал: «Иосиф, не смотри на меня, когда я вижу твое страдальческое лицо, мне еще больней и не хочу, чтобы ты видел, как я мучаюсь». Александр Михайлович, даже будучи тяжело больным, думал не о себе, его тревожило: как может повлиять на меня его состояние. Я ушел от него в скорбном состоянии духа. На следующий день Александр Михайлович меня уже не узнавал, и смотрел на меня отсутствующим взглядом - он находился в бреду и обращался к Богу: «О, Боже, за что ты меня так караешь, я не делал никогда людям зла и старался жить по твоим заповедям, за что ты меня гак наказал. Я не успел еще сделать главного в жизни: создать обобщающий образ советского человека, человека коммунистического общества». Эта исповедь поразила меня: я не думал и не знал, что Александр Михайлович был глубоко верующим человеком. Мы тему религии никогда не затрагивали, хотя я знал: домик его родителей находился на территории Александро-Невской Лавры и только, слушая его исповедь, понял, откуда исходят корни его веры. Я долго стоял перед ним, мои попытки в узнавании меня ни к чему не привели: он смотрел на меня, но не видел: он уже находился в другом мире, его душа летела в мир бесконечности. С трудом слушая его исповедь, мне его было бесконечно жаль. Как много он еще мог успеть в жизни для людей сделать своей добротой и целеустремленностью. О таких людях писатель Мамин-Сибиряк писал: «Кто люб Богам, тот долго не живет». Он умер так же как Христос, в 33 года, но не умерла его доброта, бесконечная любовь к людям, она орошает до сих пор мою душу. На таких людях держится земля - его смело можно назвать СОВЕСТЬЮ ЭПОХИ. С такими мыслями я долго стоял, слушая его непрерывающуюся исповедь. Почувствовав в горле невозможность сдержать рыдания, я выскочил из палаты.

Скончался Александр Михайлович на следующий день. Панихида происходила в здании Театрального института, который кончал Александр Михайлович. Один из первых выступил педагог-кинорежиссер Ромм, он сказал: «Я имел привычку заносить в записную книжку фамилии и имена студентов, которых я считал перспективными и пророчил им достижение высоких вершин на актерском поприще. Одним из первых в эту книжку попал Александр Михайлович Княжецкий».
Служа в оркестре штаба Ленинградского Военного округа, выхлопотал небольшой духовой оркестр для провожания в последний путь Александра Михайловича. Похоронен он на Охтинском кладбище. Вскоре умирает его мать, а внучка, которую Александр Михайлович спас от голодной смерти, может быть, ценою своей жизни, в дальнейшем оказалась не стоящей такой жертвы. Александр Михайлович сам писал рассказы, они написаны живым языком и оставляют глубокое впечатление. Его рассказ «Выстрел», несмотря на то, что прошло более полувека, я помню до мельчайших подробностей. Таких рассказов у него было много, и помещались в толстой тетради. Эта тетрадь, к сожалению, исчезла. Обратились с вопросом к внучке, не знает ли она, куда делась тетрадь с рассказами Александра Михайловича? Она ничего внятного не могла сказать, от пьянства потеряла человеческий облик. Но я еще не потерял надежду найти эту тетрадь и увековечить память о Александре Михайловичем.
А как он пел русские народные песни, не обращая внимание на бомбежки, насколько выразительно и проникновенно, что до сих пор звучат в моем сердце.