Виктор Иванович Балашов – легенда отечественного телеэкрана, диктор Центрального телевидения Советского Союза, автор и ведущий многих передач, народный артист России, участник Великой Отечественной войны. В апреле 1961 года именно он объявил миру о первом полете человека в космос.
– Виктор Иванович, каким образом вы впервые попали на телевидение?
– Я вернулся с фронта в 1944 году молодым человеком, который окончил десять классов и Молодежную театральную студию, организованную при великом русском театре МХАТ, курс знаменитой Аллы Тарасовой. Дикторскому мастерству учился на радио. Поначалу на телевидении работы было очень мало. В 1947 году меня приняли по конкурсу, но мне хотелось большего. Молодому мужчине, который набирал опыт и мечтал о большой, объемной работе, мало было просто выйти в эфир и сказать, например: “Посмотрите кинофильм “Веселые ребята”. И уйти на полтора часа куда-то в комнаты, а потом опять выйти в конце и сказать: “Вы смотрели кинофильм “Веселые ребята”. Это как-то несерьезно. Никакой информации, никаких передач тогда еще не готовили, крутили фильмы.
В то время “щупали” телевидение – это где-то 1947–1948 годы. Сначала, конечно, были пробные передачи. Ко мне прислушивались, приглядывались – тогда вообще было очень строго. Стал еще озвучивать фильмы: документальные, художественные, мной озвучено много французских кинокартин… Кстати, занимался дыханием по йоге. Когда соприкоснулся с этим учением, разгадал секрет, понял, почему люди по-разному звучат. Я садился в поезд, ехал в Кунцево, в лес и занимался голосом: никого нет, акустика прекрасная, воздух чистый, дышать хорошо. Не знаю, как сейчас работают над собой, но я советую: если хочешь стать мастером, надо много работать. Только труд может привести к успеху.
– Какая программа более всего повлияла на вашу профессиональную судьбу?
– Программ было очень много: “Эстафета новостей”, “Время”, “Новости”, “Московские новости”, которые я, кстати, первый начал. “Огоньки”, конечно, разные космические передачи. Вел репортажи с заводов, фабрик, из институтов, академий, больниц. Строилась телевизионная башня, я вел оттуда пять или шесть репортажей: башня растет и я расту, башня выше и я поднимаюсь, веду репортаж.
Основная передача, которую я любил и отдал ей все, – “Победители”. Герои ее были от солдат до маршалов. Сначала она называлась “Победители”, а когда мы с Германией стали дружить, дали другое название – “Клуб фронтовых друзей”. Последней моей телепрограммой стала передача “Седьмое небо”, которую я вел прямо с телебашни. Программа прекратила существование в 1996 году, тогда же закончилась моя работа на телевидении.
– Каким был день телевизионного диктора?
– День телевизионного диктора начинался с грима. Без него никто из нас не работал. Мягкий хороший грим нужен обязательно, потому что есть какие-то дефекты, изъяны – зритель не должен этого видеть. Вообще главным я всегда считал глаза, чтобы они выражали то, что сообщается в тексте. У нас работали прекрасные мастера, которые знали нас.
Сейчас я прихожу в студию, девочка сидит, промокнет лоб, махнет пудрой чуть-чуть. Я говорю: “Ну-ка, ну-ка, пожалуйста, морщинки уберите, положите тон, сделайте как следует”. Не хотят. Они отвыкли уже или не умеют. А ведь это очень важно в телевизионной работе. Сейчас и операторы не выполняют своей работы как следует. Я смотрю на экране на их работу: торчит воротник у человека. Раньше оператор подойдет, поправит, стряхнет что-то. А сейчас он стоит, аппарат установил, и на этом его работа кончилась. Удивительно! Другая совершенно школа была, другие люди… Да, эта пора прошла, к сожалению.
Потом шел в студию, было время на подготовку, читал тексты, которые готовы, но нередко приходилось и без подготовки читать экстренные сообщения, которые поступали уже во время эфира. Я помню, когда читал съезд КПСС раза два с ходу, то выходил из студии бледный – напряжение колоссальное. Надо было знать и людей, которые на экране мелькают, и в материале, в тексте быть, в событиях, которые происходят в стране. Мы были участниками того, что творилось в стране.
– А кто отвечал за костюмы дикторов?
– Мы сами. Я как-то надел кожаный пиджак, очень модный тогда, мне сказали: “Голубчик, ну-ка прекращай эти фокусы”. Я надел второй раз через некоторое время – тоже заметили. “Надоело ходить в нормальной одежде? Дождешься!”. Ну, конечно, пришлось снять с себя все это. А вообще я в Большом театре шил себе костюмы.
– Если не секрет, хорошо ли зарабатывали дикторы?
– Ну, например, мы шестеро – Левитан, Высоцкая, Леонтьева, Кириллов, Шилова и я – имели высшую категорию. Денег хватало. Вторая категория уже позволяла как-то прилично жить. А по первой категории, как сейчас помню, я получал полторы тысячи. Звания уже не оплачивались, это, так сказать, бесплатные приложения.
– Какой этап в процессе создания передачи наиболее приятный?
– Самым интересным в работе, конечно, были люди. Например, гостей в свою программу “Седьмое небо” я всегда подбирал сам. Иду как-то через переход в Охотном Ряду и слышу: отличная музыка звучит, народная и люди стоят. Подхожу: какие-то ребята бородатые в тельняшках играют на народных музыкальных инструментах, но как играют! Я остановился, как и все, стал слушать. Они закончили играть, подхожу и говорю: “Ребята, спасибо вам!”. А они: “О! Виктор Иванович!”. Оказалось, что это оркестр под названием “Карусель”, они объездили весь мир. Говорю им: “Ребята, знаете что, я вас приглашу на передачу. Только побрейтесь, ради Бога, и примите нормальный вид!”. Договорились обо всем, и они приехали в великолепных костюмах, шитых золотом… Это были замечательные творческие встречи на “Седьмом небе”.
– Чем приходилось жертвовать, работая на телевидении?
– То, что, к сожалению, произошло с Валентиной Леонтьевой, – это тщеславие, чем сам не страдаю. Я ради работы ничем не жертвовал. Говорил нашим дикторам: “Ребята, вы можете появляться на экране каждый день и по несколько раз в день, но вас никто не будет знать, а можно появиться один раз в неделю и тебя будут всю жизнь помнить”. Личность должна быть на экране. Я даже следил за тем, какие манжеты видны у меня из пиджака, в какой руке держу карандаш, как платочек торчит из карманчика, какого цвета и как завязывать галстук. Важно уметь слушать партнера, ведь беседовать приходилось очень много. И главное – всегда быть готовым, когда выходишь в эфир. Делал как-то передачу к девяностолетию Ленина с Николаем Ивановым, который Фанни Каплан задержал, и хорошо, что я сам ее готовил. Иванов был героем передачи, но я знал весь его текст. И он уснул у меня под прожекторами во время передачи. Так вот, читаю я за кадром и слышу храп. Смотрю – спит. Под столом его коленом толкнул – не просыпается, ущипнул – не просыпается. Ему самому девяносто лет уже исполнилось, но голова хорошая была. Читаю, а сам операторам сигналю, чтобы меня показывали. А что делать? Он так и проспал, а я рассказал все за него. Нормально прошло, даже какую-то благодарность потом получил!
– Расскажите, как вы объявляли о полете Юрия Гагарина.
– Я был на даче дня за два-три до полета Гагарина. И вдруг приезжают черные машины, выходят оттуда двое в черных костюмах. Что такое? Забрать меня собираются? “Товарищ Балашов?”. “Да”. “А почему вы на даче?”. Я говорю, что у меня отгулы. “Вам надо вернуться в Москву”. “Зачем?”. “Нужно, приказано”. Отвезли меня. Приходит Георгий Александрович Иванов, директор Центральной студии телевидения: “Вот вам пакет, этот пакет откроете тогда, когда будет вам дана команда”. Потом дали указания открыть пакет, я смотрю: там текст о полете Гагарина. Как рванул потом на улицу! По спине мороз, дрожь. Вот это было, наверное, самым памятным сообщением. Потом объявлял пять полетов до Терешковой и не только объявлял, а вел эту информацию.
– Кто в наибольшей степени влиял на форму и содержание передач?
– Все решалось достаточно просто. Если появлялась идея, я шел с предложением в Редакцию программ к Виктору Ивановичу Осколкову с передачей, которую, конечно, заранее заявлял, и он ее ставил в сетку, потому что доверял. Конечно, все руководство было в курсе, какие готовились программы, и если стоящие, никто никогда не возражал. В своей программе я все делал сам: были и автор, и ведущий, и артистов приглашал, находил спонсоров – это было сложно. Например, программу “Седьмое небо” записывали на башне в ресторане – значит, надо столы накрыть. Абсолютно весь процесс организовывал самостоятельно.
– А за что могло ругать начальство?
– Во “Времени” я всегда делал репортажи, очень любил их. И однажды до смешного дошло. Готовил репортаж из Кремля, где шла реставрация старины. И вдруг увидел: стоит трон, а я немножко понимаю в этом деле, много читал, знакомился, люблю русскую старину. Подхожу к мастеру-реставратору узнать, чей это трон. Оказывается, Иоанна Грозного. Я, конечно, сделал репортаж о реставрации такого экспоната. На следующий день меня вызывают к начальству: “Что было у вас в репортаже из Кремля?”. Я говорю: “Реставрация трона Иоанна Грозного. А в чем дело?”. “Да, – поясняет руководитель, – звонок был из Центрального Комитета партии, говорят, Балашов дошел до того, что стал троны показывать”.
– Лично вам мешала цензура?
– На меня цензура нисколько не влияла, меня это не интересовало вообще, мне давали материал, я с ним работал, делал репортажи… Правда, любил импровизацию в эфире – сидишь в рабочей форме, настрой хороший... Любил добавлять: говорил не то, что написано в тексте, а что-то от себя. Мне председатель Гостелерадио товарищ Лапин запретил все мои импровизации в эфире, и тогда я придумал одну фразу, которую знал весь Советский Союз. Она как-то пришла неожиданно сама. Читаю информацию строго, делаю маленькую паузу, смотрю в глазочек камеры и с легкой полуулыбкой: “И о погоде”. Больше ничего абсолютно. Вся публика Советского Союза ждала этого момента. Ничего не мог Лапин со мной сделать. И до сего дня многие мне вспоминают: “Виктор Иванович, и о погоде?”.
– Чье участие в создании передач, на ваш взгляд, незаслуженно недооценивается?
– Безусловно, важна работа не только в кадре, но и за кадром. Работа редактора была накатана: с телетайпа приходит лента, которую он быстро срывает, бежит к машинистке, та печатает, он сразу редактирует. Это было что-то типа конвейера, останавливали который мы, потому что забирали текст. Так что такой полет новостей сразу в эфир был возможен благодаря точной редакторской работе.
– А чего больше на телевидении – творчества или ремесла?
– Это ведь кто как себя поведет. Я никогда не считал свою работу ремеслом. Это не просто творчество, это тонкое творчество: быть в ограниченном рамкой пространстве, где задействована только твоя личность: голос, дикция, манера держаться. Я, например, всегда подкладывал подушку под себя и другой совсем становился, диафрагма сразу поднимается, дышу по-другому, это же все важно!
– Что вы считаете главным своим достижением?
– Работал и работал – какое достижение? Работал над собой, что и советую всем. Все-таки должна быть личность, а это заключается не только в какой-то внешности, а в чем-то, что даже трудно передать. Во взгляде, в улыбке, в манерах держать руки, в звучании голоса, в дикции, даже поворот головы – это все на экране имеет значение, потому что ты заключен в такую рамку фотографическую и надо, чтобы в ней тебя принял зритель. Это очень сложно. Это не актерская работа, где можно ходить по сцене, размахивать руками. Многие на экране этого не понимают. Они себя показывают: вот я, возьмите меня, я хороший. А ведь самое главное – не надо об этом думать. Если тебя приняли, так оно и пойдет, только работай, честно исполняй свою работу. Чувствуй себя человеком и пропускай текст через себя, через свою душу. Помню, мне советовали: ты делай ударение на сказуемое. Я читаю так, как мое сердце подсказывает. Подчеркивать, выделять главное, конечно, тоже надо, но небездумно, а с душой это делать. Потому что по тексту идешь и уже чувствуешь, что вот здесь нужно усилить или опустить чуть-чуть. Вот тогда ты человек, тогда тебя и понимают, и слушают.
– В чем главное отличие современного телевидения от телевидения советских лет?
– Была идеология – вот в чем дело! Пусть кто-то это критиковал, но она держала дисциплину. Мы знали, что тебя что-то держит. Сегодня этого нет.
– Каким вы видите будущее телевидения?
– В моей жизни я не вижу будущего для телевидения. Вот сколько я еще жить буду, не знаю, только Бог знает один. Но представить будущее такого телевидения, как сегодня, мне сложно.
Юлия Весова
Газета "Россия" №24
25 июня 2009 г.
Легенда отечественного телерадиовещания Виктор Иванович Балашов и сейчас работает на радио. На радиостанции "Говорит Москва".
-Виктор Иванович, Вы прожили обалденную жизнь. Вы - человек-легенда. Вы счастливый человек? Вы были счастливы?
- Я могу сказать, что действительно у меня были счастливые моменты в жизни, и не только моменты, но и какие-то отрезки в жизни. Это прежде всего, когда я вернулся с фронта, тогда еще на костылях. Я вернулся и по конкурсу попал в студию радио. Это для меня была необыкновенная пора в жизни. Потому что открылось очень многое. Открылось то, что я слышал из репродуктора, из тарелки на фронте, голоса замечательных чтецов, дикторов. Это были мастера большого русского слова. И вдруг я, какой-то 17-летний парнишка на костылях, пришел на студию, допустили до конкурса, даже вне конкурса, потому что я опоздал. Меня прослушали и приняли в студию, которая была тогда единственной радио студией. Они хотели сначала сделать институт, а потом решили, что студия - это мягче, красивее, благороднее. Студия Станиславского, студия Немировича-Данченко, студия Всесоюзного радиокомитета...
И я с благодарностью вспоминаю эти действительно счастливые дни, месяцы и даже годы, когда тебе говорят, что Вас приняли. Это счастье. Ты вообще еще с фронта, ребенок, раненый, непонятно кто, что, чего, и вдруг ты допускаешься в такую особенную жизнь... Ты сидишь вместе с такими мастерами как Левитан, как Толстова, как Альясова, Гольдина, как Герцик. Это счастье большое. Это сейчас не понимают этого счастья. Они не хотят ни с кем сидеть из мастеров. Мы уже старая школа, мы мастера, мы профессионалы. Осталось всего несколько человек. За это надо цепляться. А этого нет. А тогда это же счастье было. Вдруг я вижу такого мастера как Михаил Михайлович Лебедев, Николай Першин, скажем, или Всеволодов. Это же мастера, огромные мастера, у которых мы учились и пронесли их опыт потом по жизни...
Это и есть счастье. А моментальное счастье... Ну, ты нашел, к примеру, триста рублей. Ну, какое это счастье? Это так, чужие деньги. А вот такой отрезок в жизни... Я был счастлив, когда у меня родилась дочь, потом сын. Тоже был счастлив, что я дал жизнь и даю жизнь.
- А, например, эпизод из Вашей телевизионной жизни, который Вам тоже запомнился на века? Какое-нибудь интересное событие из Вашей телевизионной практики, когда Вы работали диктором. Событие, о котором обязательно хочется рассказать людям.
- Таких эпизодов у меня было не очень много, но они были. Потому что без них работа на телевидении невозможна особенно в ту пору... Сегодня на телевидении балаган. Сейчас нет идеологии, информационные какие-то передачи однообразные, и нет идеологии. Так, чего-то шмякают, говорят, чего-то комкают, опровергают друг друга, ищут виноватых или, наоборот, делают героев через экран. Знаете, сейчас другое время. Тогда это действительно был героизм. Мы действительно все жили в каком-то мире, где тогда происходили какие-то героические дела. По-настоящему. Это без красных слов. Это полет в космос Гагарина. Это ж удивительно, я его объявил первый. Объявил первый о запуске космических кораблей. Были какие-то государственные важные заседания Верховного Совета, Политбюро, съезды были...
Страна жила, жили интересами страны, людей, действительно людей. Да, были трудные моменты, были сложные моменты той поры. Но была какая-то уверенность в завтрашнем дне. И пусть она держалась на каких-то не очень глубоких фундаментальных основах, но она все-таки была. Можно было иметь семью, можно было надеяться (если кто не имел) на квартиру, можно было со временем даже машину купить. Скромно было. Чего напрягаться... Вот я сейчас проезжаю и смотрю, виллы стоят. Огромные: трех-, четырех-, пятиэтажные. За городом, на колхозных полях. Ведь это как назвать? А ведь эта земля давала картошку, овес, она давала пшеницу, овощи какие-то... А сейчас стоят виллы, причем недостроенные. Потому что очередной приказ пришел. А в нем вопросы: откуда деньги, на что построил, а если построил, плати налоги...
Так что мы жили... Была какая-то уверенность... Ты мог обратиться куда-то. Ты мог обратиться в партийный комитет, молодой человек - в комсомольскую организацию за помощью, в профсоюзы, которые тогда имели очень большое значение. Может быть, в этом и заключалось счастье.
- Счастье, что вы под защитой были, что ты кому-то был нужен...
- А сейчас защита называется крышей. Вот если есть у тебя крыша, значит, ты будешь жить. Нет у тебя крыши - не будешь. Есть у тебя друзья по тусовке (кстати, слово это я терпеть не могу, это какое-то помойное слово)... Нет и-де-о-ло-ги-и.
- Чтобы не пугать этим словом наших читателей, скажем, нет стержня, возле которого крутится все.
- Это и есть идеология государства. Без нее никак нельзя. У американцев, у англичан, у них есть какой-то идеологический фронт. Для государства он необходим. А сейчас не поймешь ничего.
Что такое счастье? Счастье - это относительное, конечно, понятие. Потому что каждый человек счастье видит в своем каком-то видении, в своем понимании, в своем ощущении. Счастье в любви бывает.
- Вот есть такое выражение: счастье - это когда нет несчастья.
- Да это главное, чтобы несчастья проходили повозможности мимо. Но жизнь так устроена, что все будет чередоваться. Будут хорошие, счастливые, радостные дни, будут и плохие, неудачные дни. Так устроено. И перестроить это невозможно. Но средний какой-то уровень в стержне жизни все-таки должен быть. Сегодня этого нет. Так что я думаю, что мы сегодня живем за чертой этого среднего уровня жизни, гораздо ниже, где-то там, скажем, в подвальном помещении.
-А не подскажете ли Вы рецепт счастья, что нужно делать человеку, чтобы быть все-таки счастливым? Есть ли какие постулаты, заповеди или какие-то библейские догмы? Ведь Вы прожили такую жизнь: и фронтовик, и телевизионный мастер, и диктор, и популярнейший человек, Вы и сейчас работаете на радио. Семьдесят пять лет - и все в строю. Вот у Вас есть какие-то заповеди, чтобы человек все-таки был счастливым? Что ему нужно для этого делать?
- Не иметь крыши. Вот ту крышу, о которой мы все говорим. Не тусоваться. Потому, что это все пустота, это все суета. Это все временно. Мне кажется, надо всегда быть довольным тем, что ты имеешь. Имеешь много? Хорошо, спасибо, слава тебе, Господи. Имеешь мало? Надейся, что будет лучше, добивайся этого, работай умом, сердцем, добрым отношением. И оно придет, наверное, придет. Если не придет, не завидуй, не клевещи. Я не по заповедям говорю, а говорю из опыта своей жизни. Наблюдая за своими знакомыми - артистами, так скажем, режиссерами, людьми искусства (я все-таки там вращаюсь), то вижу, как ни страдают. Они страдают не от того, что у кого-то что-то не удалось на сцене, скажем, или где-то еще. А какая-то вдруг зависть: у соседа есть машина "Мерседес", а у его ничего нет, велосипед только. А как же так? И вот скрежет его, царапает эта заноза, чтобы где-то и как-то достать. И начинается это доставание. Доставание подчас не очень чистым и порядочным путем. Человека это угнетает, повергает в уныние. Ночи не спят. Я не знаю, что такое ночь не спать. Я не знаю, что такое не спать ночью. Если бывает такое, что я днем посплю, позже лягу, где-то в двенадцать часов ночи. Я тут же засыпаю. Иногда на меня луна действует. Мы все вообще люди лунные. Иногда в полнолуние некоторые не спят действительно, и я тоже. Но я сейчас научился и луну обманывать.
- Говорят, что человек хорошо спит, когда у него чистая совесть...
- Ну, вот сколько мне нужно, чтобы уснуть. Трудно проследить. Но все же я высчитал примерно. Минут семь - десять, и я засыпаю. Может быть, пятнадцать...
- А сны Вы видите? Цветные или, может, кинофильмы?
- Цветные, а иногда кинофильмы. Вообще, что надо человеку, как бы это точнее сказать. Поспокойнее быть, поуравновешеннее. Удалось, слава Богу. Не удалось ничего, это пройдет, пройдет эта неудача, обязательно пройдет. Так что нечего бросаться из горячей ванны, скажем так, в холодную. Хотя это очень полезно. Кстати, Вы душ не принимаете?
- Принимаю. Я вообще без воды жить не могу.
- Горячей или холодной?
- Нет, только холодной.
- Вот давайте принимать горячую и холодную и будете выглядеть так, как я.
- Виктор Иванович, расскажите о том, как Вы объявили полет Гагарина. Потому что это было всеобщим ликованием. Вот я хронику смотрю... Нельзя сейчас объявить по телевидению что-то такое, чтобы так люди тогда радовались...
- Ничего, никаких объявлений нет и долго не будет. А если даже что-то будет, то скомкают, прожуют и не подадут так, как надо. Это тоже искусство. Подача материала... Ведь тебя слушают миллионы людей, а они того не поймут. Они только сами себя слушают. Ведь большинство, кто на экране, у них вроде как бы одна мысль: а как я выгляжу, а как я читаю или как я веду передачу. Нет такого посыла за объектив.
- Самолюбование, да?
- Да, собой немножко любуются.
- Вы тогда выполняли заказ, допустим, Политбюро, а они сейчас выполняют заказ кого-то другого или других. В чем разница?
- Нет. Это был еще идеологический заказ, партийный заказ.
- А сейчас и партия одна, и партия другая...
- Вся страна жила одним дыханием. Пусть оно было порой не очень хорошим. Но вся страна жила, подчиняясь этому дыханию, общим настроем.
- А где же тогда логика. Мы боролись за многопартийность. И это что получается...
- Ну а что от этой многопартийности получилось. Ведь мы в течение десяти лет не можем твердой ногой ступить на землю. Мы не знаем, где мы болтаемся. Мы знаем только... что, сто олигархов набралось? Кто они, откуда? Все схвачено, все продано, все куплено. Я не знаю, что происходит. Я не ругаюсь, бог с ними, пусть они богатеют... Ведь дело в том, что жизнь человека очень коротка. Об этом все почему-то забывают. Где-то умер твой приятель, знакомый, родственник, а ты думаешь, что вот он умер, а я-то еще живой, а я буду жить еще ой сколько. Ничего подобного. Все кончится. Очень быстро кончится. Жизнь - это тайна, мгновение какое-то. Вот этому люди никак не могут поверить, уяснить и понять для себя. А ведь после смерти жизнь продолжается...
12.12.2000
Голос этого человека звучал с экранов телевизоров в течение полувека. Не было, наверное, ни одного важного события в послевоенной истории нашей страны начиная от съездов партии до полета в космос Юрия Гагарина, которое бы он не озвучил. Сегодня у нас в гостях народный артист России, диктор Центрального телевидения, многолетний ведущий любимой миллионами телезрителей программы «Клуб фронтовых друзей», а ныне ведущий на радио «Говорит Москва» программы «Поговорим по душам» Виктор БАЛАШОВ.
Легендарные заморочки
— ВИКТОР Иванович, вас называли и называют человеком-легендой. Приятно, наверное?
— Легенда? Не нравится мне это слово. Затертое уж больно. В самом деле, приезжает из Африки какой-нибудь полуголый негр, который, кроме как бить в тамтамы, ничего больше не умеет, а все вокруг кричат — легенда приехала!
— Я думаю, наш читатель может отличить, где мыльный пузырь, а где действительно легенда.
— Это не так-то просто — настолько все легендарно заморочено. Иной раз читателя да и зрителя становится по-настоящему жаль. В мое время считалось, что на экране должна быть личность. А сейчас что? Если и есть какой-то отбор, то только, наверное, по принципу «свои ребята».
— Грустная картина.
— Поэтому реже включайте телевизор, особенно это я советую пожилым людям, чтобы сберечь свое здоровье.
Суровая школа
— КАК вы попали на телевидение, стали ведущим?
— Как попал? Лучше спросите, как я с телевидения пропал (смеется). Прежде чем попасть на телевидение, я прошел хорошую школу на Всесоюзном радио. Это можно назвать чудом: какой-то 17-летний парнишка на костылях, в военной гимнастерке, вернувшийся с фронта, а точнее — из госпиталя, проходит по конкурсу и его принимают на Всесоюзное радио. Для меня радио — это моя жизнь. Это начало моей творческой деятельности, моя молодость. Это было чудесное советское радио, которое произносило: «Говорит Москва». И этот призыв, эти слова «Говорит Москва» звучали на весь мир. Так что на телевидение я пришел уже в какой-то степени подготовленным: знал, что такое искусство дикторского мастерства, техника и культура речи. Тогда совсем другое время было: спрос был на людей, прежде всего грамотных, обладавших индивидуальностью. Абы кому микрофон не доверяли. Но я в ту пору, должен честно признаться, не оценил телевидения. В самом деле, что такое для молодого человека выйти в эфир и сказать: «Сейчас вы посмотрите кинофильм «Веселые ребята», потом тупо ждать полтора часа, чтобы по окончании фильма объявить: «Вы посмотрели кинофильм «Веселые ребята». Информационных передач еще и в помине не было. И я как-то загрустил. Мой друг, старейший диктор, великолепный мастер русского слова, режиссер Центрального телевидения Александр Николаевич Степанов, к сожалению, ныне покойный, посоветовал: уезжай куда-нибудь, поработай на региональном телевидении, наберись опыта. Легко сказать — уезжай. А куда? Но мне опять улыбнулась удача: представилась возможность поехать работать на Дальний Восток. Меня пригласили сразу три города: Владивосток, Хабаровск и Магадан. Я выбрал Владивосток. Романтика! Море! Бухта Золотой Рог!
Там на телевидении я все делал сам. Записывал репортажи, сам монтировал свои материалы. Короче, учился, учился и еще раз учился мастерству с микрофоном в руках. И кто знает, как бы дальше сложилась моя жизнь, не пройди я столь суровую школу.
Раньше были времена, а теперь…
— А ПОТОМ прошли годы и профессию диктора упразднили.
— Я был не только диктором, но и корреспондентом, и редактором, и ведущим телепрограмм. А еще — актером. Без этого на телевидении нельзя.
— Но ведь сейчас нет дикторов на телевидении. Сейчас — ведущие программ.
— Какая разница! Раньше я держал листок в руках, а сейчас читают с монитора и делают вид, что произносят текст как бы от себя.
Раньше была высокая культура речи. Помню, на Всесоюзном радио существовал специальный отдел контроля за текстом. Сидели специальные люди и слушали, что и как говорит диктор. И каждую ошибку, каждую оговорку разбирали в творческом коллективе. Но, повторюсь, дикторы тогда были очень профессиональные и ошибались нечасто. А сейчас такое впечатление складывается, что правильной, грамотной, культурной речи на телевидении, на радио почти не осталось, а порой такое ощущение, что им мешает свой собственный язык.
— Почему же это произошло? Были профессионалы и вдруг в одночасье куда-то исчезли, а их места заняли непонятно кто.
— Да не вдруг! Пришла новая «свежая группа мастеров телевидения», которым казалось, что с них начнется новая эпоха на экране. Они думали, что, заняв наши места, запустят в эфир такой фейерверк, что все ахнут. Никто не ахнул. Наоборот, ко мне по сей день подходят люди и говорят: какими хорошими, близкими, добрыми раньше были наши телевидение и радио.
— Вас убирали с экрана. И вы так просто сдались, без боя?
— А что мы могли сделать? Не создавая излишнего шума, мы уходили. Кто на пенсию, кто по собственному желанию. Закончилась наша эпоха на телевидении.
— Наверное, банальный вопрос, но если сравнивать советские времена с нынешними, то…
— Ну что говорить о нынешних временах… И так каждому видно. Сегодня многие считают, что главное — это материальный достаток. У меня в этом плане пока терпимо, ведь я получаю две пенсии: одну как инвалид Отечественной войны, другую за выслугу лет. Плюс гонорары за работу на радио. В общем, денег хватает на жизнь, учитывая, что по ресторанам я не хожу и за девочками не бегаю. Но многое мне, конечно, не нравится. Я, пускай «бывший», но все же отдал экрану десятки лет, поэтому мне проще объяснить на примере телевидения. Раньше как было? Идет программа передач, диктор нормальным человеческим языком читает: сейчас вы увидите то-то и то-то. А сегодня? Бесконечные компьютерные заставки: все крутится, гремит, летит, взрывается. Потом страшный голос за кадром: а сейчас вы увидите американский фильм «Мертвые не потеют»… Зачем все это надо? Почему меня, зрителя, пугают этим страшным неестественным голосом? Неужели нельзя по-человечески сказать? Ну не хотите, не надо даже говорить «добрый вечер, дорогие друзья», просто обычным голосом объявите название фильма или передачи. Может, я и не прав, но эти новомодные, современные штучки на экране отрицательно влияют на психику здорового человека. И так ведь живем в сумасшедшем доме.
Прежде была уверенность в завтрашнем дне. И пусть она держалась на каких-то не очень глубоких фундаментальных основах, но она все-таки была. Можно было иметь семью, можно было надеяться (если кто не имел) получить квартиру от государства, поехать на курорт. Да, скромно жили. Ну и что? Сейчас иной раз выберешься за город и видишь: виллы стоят огромные — трех-, четырех-, пятиэтажные. На колхозных полях. На земле, которая рожала картошку, овес, пшеницу, овощи… Как это назвать? Говоря словами Владимира Высоцкого: «… что-то весьма неприличное на язык ко мне просится». А заборы! Скоро вся страна будет в одних заборах.
Клуб фронтовых друзей
— ВИКТОР Иванович, много лет вы вели замечательную, любимую миллионами передачу «Клуб фронтовых друзей». Почему она прекратила существование?
— За время работы на телевидении я провел огромное количество уникальных передач. И среди них самая для меня уникальная и дорогая — «Клуб фронтовых друзей». Клуб победителей. На эту передачу ко мне приходили в студию ветераны войны — от солдата до маршала. Это была история Великой Отечественной войны в судьбах конкретных людей, которые ковали нашу Победу в этой войне, и эту передачу телевидение должно было беречь, как никакую другую передачу. Было записано около ста двух-, трехчасовых передач. Приходили военачальники, командиры частей и соединений, герои Советского Союза, те, кто сражался на Курской дуге, принимал участие в обороне Сталинграда, освобождал Берлин… Но наступило время захватчиков, которые не только закрыли передачу, но и… Это огромная моя боль: исчезли записи.
— Как вы оцениваете в целом состояние нашей сегодняшней культуры?
— Ну что тут сказать? Целую плеяду замечательных в прямом смысле слова народных артистов сегодня просто-напросто не пускают на эстраду, телевидение, радио. Говорят — это не формат. А что у них формат? Фабричная выпечка новоявленных звезд. Каждый день с утра до вечера мы слышим и видим этот формат, набивший оскомину даже тем, кто включает телевизор от случая к случаю…
«Хенде хох», и все тут
— НАЧАЛО войны помните?
— 22 июня 1941 года был очень жаркий день. Я шел по тихой и пустынной, большинство москвичей выходные проводили на дачах, улице Горького, и вдруг из распахнутого окна раздался истошный женский крик: «Война!..»
В первые же дни ушел на фронт отец. А еще через неделю мы, мальчишки, окончившие 10-й класс, собрались в школе и пошли в военкомат. «Чуть-чуть подождите, ребята. Вот исполнится 18, тогда приходите», — сказал нам военком. Но мы не хотели ждать. С помощью резиночки подправили в документах год рождения с 1924-го на 1921-й. И нас взяли.
Меня в составе спортивного отряда общества «Динамо» (я был мастером спорта по самбо) бросили под Брянск. Служил в разведке. Была у меня группа из пяти человек, которых я учил приемам самбо. В разведку ходили в немецкой форме, с немецкими документами. Языка не знали. Поэтому на всякий случай в кармане был русско-немецкий словарь. Да много говорить и не приходилось. «Хенде хох», и все тут!
День Победы я встретил в Москве. Помню, как объявили по радио: «С днем победы, дорогие товарищи!». Вместе с тремя товарищами выпили бутылку водки, закусили селедкой и хлебом и пошли на Красную площадь. Перед американским посольством американцы прямо на площадь выкатили два бочонка водки. У кого не было посуды, набирали водку прямо в ладони.
Мы были молоды и счастливы. Несмотря на горе, которое было в каждой семье (у меня с фронта не вернулся отец), были уверены: раз победили в такой страшной войне, впереди нас ждет жизнь счастливая и удивительная...
Татьяна Бедягина
17.05.2004
13 комментариев
обсуждение >>