Преодолеть агонию созерцанием: круговорот возвращения и изгнания Андрея Звягинцева

Первые полнометражные фильмы Андрея Звягинцева — «Возвращение» (2003) и «Изгнание» (2007) — стали доступны на видеосервисе START — в целиком отреставрированном виде (теперь там собрана вся полнометражная фильмография режиссера). С момента триумфа «Возвращения» в Венеции и каннского приза «Изгнания» (за лучшую мужскую роль) Андрей Звягинцев превратился чуть ли не в главного — для европейских смотров и «Оскара» — российского режиссера, а его манера — не принципиально, но эволюционировала. Тем интереснее заново (или впервые) открыть для себя его ранние картины. Вероника Хлебникова — о ветхозаветных гравюрах и силе стихии, трепете и ужасе в «Возвращении» и «Изгнании».


Стихия «Возвращения» — вода, повышенная влажность дней творения. В среду разверзнутся хляби и в другие дни — тоже. Рабочий реквизит — удочки, резиновые сапоги, лодка. Рыба осторожно двигает фабулу между библейских крючков. Очутившись с персонажами на острове, оказываешься будто в сердце сериала LOST — за год до Абрамсова загадочного сериала. С тем отличием, что Звягинцев тайну не вялит, не коптит, не превращает в ребус. Она являет себя во всем своем тревожном, опасном, будоражащем присутствии, в завораживающем саспенсе. «Возвращение» — это наши «Остаться в живых» в рамках одной семьи: отец и сын. Двое сыновей. Но и Отец, как мы знаем — или верим — заодно с Сыном и Святым Духом.

Вода способствует жизни. Жизнь приходит к мальчикам в виде отца, со всей бурей и натиском выпрастывает их из домашней детской скорлупы. Младший Иван (Иван Добронравов), «мелкий дурень», в отца не верит. Старший кудрявый, на все согласный Андрей (Владимир Гарин) — называет «папой».


Вот отец (Константин Лавроненко) уснул в позе мертвого Христа с картины Мантеньи: слева — темный закуток быта, справа — тончайшее сфумато оператора Михаила Кричмана, запутавшееся в оконной занавеске. Вот он в зловещем капюшоне нависает над лодкой среди тайфуна. Вот Авраам приносит в жертву Исаака, Моисей заступается за соплеменника на страницах «Библии в картинах» — Die Bibel in Bildern Юлиуса Шнорр фон Карольсфельда, изданной в Лейпциге и переведенной на русский язык в конце XIX века. Вот между ветхозаветных гравюр молодые папа и мама с малолетними сыновьями на старой карточке. Вот «День покоя»: «Так совершены небо и земля и все воинство их. И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал».

В параллельном мире острова отец копает землю в руинах дома. Пока Бог занимается работой, выкапывая неведомую жестянку, в проеме окна идут через поле его несмышленые дети. Эта картинка в картинке — рама между мирами. Один, ребяческий, совершается в незнании и неверии: «Зачем мы тебе? Нам было хорошо с мамой и бабушкой. Зачем ты нас взял с собой? Издеваться над нами?» Мелкий талдычит кудрявому: ты ему веришь, ты веришь? Он ничуть не трус, его страх — от сомнения. Страшно делать то, во что не веришь, — прыгать в воду с вышки, потому что так сказали другие. Он полюбит, только когда убедится. Но обычно бывает поздно. Звягинцев ранит простой и ясной картиной запоздалой любви и доверия к жизни — всегда трудной, если не пересидеть ее в сети или с удочкой у ласкового пруда, полной боли, зачастую грубой, требующей напряжения воли и сил — «ручками, ручками». В нее отец призвал сыновей — и он же принесет себя в жертву, когда один из них окажется на грани гибели. Его мир — другой, совершается в тайне, тайна в жестянке, жестянка в лодке, а лодка ушла на дно озера. Отец — всегда тайна.


У Андрея Звягинцева, как у привратника Петра, есть ключи, но подходит всегда тот, который предназначен только этому зрителю. Он один из немногих авторов, которым не инкриминировать насилие. Он переправляется на тот берег, где реалистическое не совпадает с обыденным, где разрыв, потайной опасный зазор, — а хотелось бы закинуть удочку на этом, где рыба равна ухе. И у некоторых, в общем, получается, пока не отчалят.

Стихия «Изгнания» — земля. Источник пересох, но отец (снова Лавроненко, получивший за роль каннский приз), помнит, что вода была. Идиллической красоты ничейная территория после катастрофы. Задержись Банионис на станции, океан Соляриса показал бы ему фильм Звягинцева — метафизическую абстракцию мира без любви, куда попадают после рая. Изгнание — дело собственных рук, добровольный самоубийственный выбор. Звягинцев показывает медленно развертывающийся суицид Алекса и Веры, перекладывая его обстоятельства фреской Мазаччо на книжной закладке, пазлом «Благовещения» Да Винчи в детской игре. Святые слова апостола Павла о любви, которая «не ищет своего», — детское чтение на ночь. Андрей Рублев у Тарковского говорил их от себя — как добытое из личного опыта. В «Изгнании» они — предание, достояние книги, не здесь, не сейчас.


У Алекса есть брат Марк (Александр Балуев). Как и братья в «Возвращении», они — одно целое, безвольная жестокость и равнодушная опустошенность. И будет ребенок, о котором Вера безуспешно пытается сообщить, что он не его — не его собственность, как все они, его монструозная семья. Не от мира сего. Алекс не понимает ее, зритель не понимает Звягинцева, в финале крестьянки поют народную песню на неродном языке. В изобразительно ясном фильме, опирающемся на графичную, высокой четкости живопись Эндрю Уайета, намеренно допущено сюжетное косноязычие. Это мир тоскливого непонимания. Несложный одномерный мир, где все усложнено и спутано, деторождение и убийство, отцы — жестокие дети, матери — едва ли не страшнее в своем отчаянии и влечении к смерти. Нежизнеспособность и обреченность Веры в плавной игре Марии Бонневи производит жуткое и острое впечатление без особой метафизической надстройки.

В 2003 году Звягинцев снимал, как страшно входит и обновляется жизнь. В 2007-м он показал, как устроена воля к небытию. Разными средствами, но равно деликатно передавая трепет одного и ужас другого, он преодолевает агонию созерцанием. И оно больше риторики, метафор, аллюзий. Оно небезнадежно.

Смотреть «Возвращение на видеосервисе START
Смотреть «Изгнание» на видеосервисе START