«Омерзительная восьмерка»: Криминальное огниво

Камерный вестерн-детектив Квентина Тарантино про равноправие

«Омерзительная восьмерка» - второй вестерн Квентина Тарантино, который вряд ли расстроит поклонников режиссера, а остальных может навести на невеселые мысли.


Закругляется XIX век, отгремела Гражданская война, в снежном вихре Вайоминга встречаются отставной майор северян Маркиз Уоррен (Сэмюэл Л. Джексон) и дырявый экипаж, в котором Джон «Вешатель» Рут (Курт Расселл) везет на казнь преступницу Дэйзи (Дженнифер Джейсон Ли). Уоррена отчислили из армии за чрезмерную жестокость, и он ушел в «охотники за головами» (предпочитает молчаливые трупы), Рут - его коллега, любящий, как несложно догадаться, вешать. На следующей остановке коллектив не самых приятных граждан прирастает Крисом Меннингсом (Уолтер Гоггинс), якобы шерифом города, куда направляет поводья кучер «Вешателя». Меннингсов прославил папаша-мародер, к тому же воевали они за Юг. Экипажные споры сваливаются в воспоминания о войне и перемежаются избиением Дэйзи, за окном назревает снежная буря, но самое веселье начнется в лавке Минни, куда путники свернут переждать непогоду. Тут концентрация бесславных ублюдков удвоится за счет палача-француза Мобрея (Тим Рот), легендарного генерала Конфедерации (Брюс Дерн), очень любящего мать ковбоя (Майкл Мэдсен) и мексиканца (Демиан Бишир), на которого Мини оставила заведение, пока поехала - сюрприз-сюрприз - проведать маму. Все это выглядит подозрительно, а с первым трупом станет совсем уж зловеще.


После кассового успеха «Джанго Освобожденного», когда Квентин Тарантино обратился к осмыслению столь любимого вестерна напрямую, с коммерческой точки зрения «Омерзительная восьмерка» выглядит шагом абсолютно закономерным, в плане развития авторской позиции - тем более. «Восьмерка» - это «Джанго» наоборот: не южное роад-муви по рабовладельческим «местам славы» с вывернутым наизнанку блэксплуатейшеном, а камерный детектив в духе Агаты Кристи, запертый в забегаловке посреди самого сердца американского Севера. Тот, против ожиданий, география от расизма тоже на самом деле не спасла.

Оба вестерна легко складываются в кровавую дилогию о равноправии, вертящуюся вокруг Гражданской войны («Джанго» случился за три года до, «Восьмерка» - через несколько лет после). Для пущей иронии местом действия выбран Вайоминг - «штат равноправия», куда стекаются патентованные отбросы, ничему за время схватки между Севером и Югом не научившиеся. Не спасет их и проникновенное письмо от «Честного Эйба» Линкольна - «друга по переписке» Маркиза Уоррена, олицетворения идеи Гражданской войны, но, как и все политики, фигуры все-таки неоднозначной.


Наигравшись в крутых парней, с начала 2000-х Тарантино последовательно развивался как ироничный гуманист и поэт толерантности с двумя револьверами на поясе: дилогия «Убить Билла» заявила еще одну сильную героиню (а не приложение к мачистскому герою боевиков), «Доказательство смерти» иронизировало над гендерными ролями и клише в эксплуатационном кино, «Бесславные ублюдки» провозгласили победу киноискусства над фашизмом, а в «Джанго» режиссер продолжил линию Спайка Ли - с узнаваемым задором и киноманским эстетством. В «Восьмерке» он суммирует годы поисков: тут и оживает мем «бей леди по лицу», и складывается мозаика избирательного равноправия: вчерашние рабы ненавидят мексиканцев (это же не то же самое), а все вместе они презирают женщин.

Сомнительной семейной поруке в «Восьмерке» также находится место, и новая лента Тарантино на бумаге оказывается едва ли не главным его идейным манифестом. Оказалась бы и одним из лучших фильмов, если бы в кино не было разницы между «бумагой» и «целлулоидом» (лента снята на 70-миллиметровую пленку). В этом «крошечном» зазоре и кроется главное (возможно, запоздалое) откровение: Тарантино-сценарист давно перерос Тарантино-режиссера. Или даже не перерос, а продолжил автономно эволюционировать, в отличие от.


В «Восьмерке» особенно заметны накопившиеся режиссерские клише и костыли: мастерские диалоги в последних двух лентах работают через раз и все чаще становятся автографом художника, а не важной деталью полотна; Тим Рот выступает скорее в роли двойника Кристофа Вальца, занятого на съемках очередной «бондианы»; все артисты говорят с одинаковыми хрипяще-реднековскими интонациями; хронометраж раздувают необязательные сцены и невыстрелившие ружья (или неиспользованный туалет на краю пропасти, которому режиссер уделил немало внимания); наконец, к 2010-м постмодернистский задор Тарантино-режиссера поистрепался, он начал заговариваться и превратился в ходячий анахронизм, снимающий «Восьмерку» неизменными «восьмерками» по десять минут на диалог.

В эпоху тотального ретро и побега в прошлое постановщик, решивший массово адаптировать культурный код 60-х и 70-х (не только, но преимущественно) под жанровые клетки 90-х, оказывается живым памятником в ожидании молодой шпаны, которая давно стучится в дверь и подливает яд в ржавый кофейник. Вместе с ними лезет в окно мысль, что постановка некоторых сценариев Тарантино удалась бы лучше другим режиссерам: эти девушки по-прежнему горячи, но чужие руки танцевали бы их уже задорнее.