Берлинале-2018: «Довлатов» Алексея Германа-младшего

Хроника растерянности русской культуры

В Берлине состоялась премьера «Довлатова» Алексея Германа-младшего - одного из самых ожидаемых российских фильмов года, а также, вероятно, одного из фаворитов смотра. Символично, что и его героем стал «один из» - Сергей Довлатов, входящий в канон советской интеллигенции. Если точнее, фильм рассказывает об одной неделе из жизни писателя, Ленинграда и советской культуры, уместившейся в промежуток с 1 по 7 ноября 1971 года.


Тихая вечеринка людей творческих профессий, большинство из которых страдают от невозможности нормально работать. Их путь не принимает советская власть, оптимистичный кондовый фальшак, которым накачивают рабочих, - категорически не подходит им, людям, понимающим, что культура - это не только дрова для топки народного жизнелюбия. Под аккомпанемент двух джазовых музыкантов стоит у микрофона Довлатов (Милан Марич) и тихо, одними губами издает непримечательные звуки. Подобных сцен-иллюстраций в «Довлатове» - пятом полнометражном фильме Алексея Германа-младшего - целая галерея. Вот Довлатов стоит среди пирамидок макулатуры, на которую пускают «неугодные» произведения, например, Бродского, - и это сцена напоминает сентиментальное путешествие по кладбищу. Или вот он с дочерью Катей на руках прогуливается в бурлящей толпе интеллигенции и людей, симулирующих ум, слушая разговоры о высоком и о компромиссах. Иногда вступает в споры (когда надменные дураки ругают Бродского), но все больше - слушает, хмыкает, вставляет насмешки в потоки чужих речей.

Довлатов как посторонний, тихий наблюдатель застойной эпохи 70-х, которая пришла на смену оптимистичным 60-м, - фигура хрестоматийная. Даже Станислав Говорухин в прямолинейном и неловком журналистском нуаре «Конец прекрасной эпохи» по мотивам «Компромисса» постарался сместить высокого и заметного протагониста на периферию (не слишком удачно). Довлатов Германа в большей степени человек-оксюморон - здоровый и неприметный, вечно хохмящий и лезущий в драку, но будто бы робкий, не пробивной, как можно было бы подумать по виду, шуточкам, стати. Потому он и не решается говорить во весь голос у микрофона, потому он не может написать оду нефтедобытчикам (иронично, что нефть - важная часть современной России), не может взять пошло-восторженное интервью у метростроевца (Антон Шагин), который еще и пишет стихи (в фильме, к слову, звучат стихи самого Шагина).


Довлатов и «Довлатов» Германа-младшего вообще не выходит за пределы какого-то кофмортного интеллигентского штампа. С переизбытком внутренней культуры, которую окружающая действительность уравновешивает жутким дефицитом материальных ценностей: писатель и журналист весь фильм спрашивает окружающих, где купить немецкую куклу для дочери, а еще ищет французский коньяк. С шаманским рокотом Бродского (Артур Бесчастный). С вариациями «и немедленно выпил»/и немедленно закурил. С очевиднейшей параллелью между 70-ми и нашим временем, которую уже года два мусолит российский театр, - медиум более находчивый и смелый, чем отечественный кинематограф, более зависимый финансово.

Иронично, что, несмотря на эту очевидную рифму, подобная фигура советского героя-декадента удобна практически всем. Дело даже не в том, что «Довлатова» можно иронично назвать приквелом «Конца прекрасной эпохи», снятого державником Говорухиным, а в том, что оду литературному бунтарю поддержал Минкульт, Константин Эрнст и, вероятно, Никита Михалков, заслуживший отдельной благодарности в титрах. Всем по нутру ирония Довлатова, его сочные наблюдения в духе «Пушкин не любит Блока из-за религиозных убеждений» или «Охрану, как и зэков, стригли одинаково - под машинку». В этом еще один его биографический оксюморон: отказавшись от роли большого художника, он стал им в 90-е в дискурсе хорошо образованных людей с хорошими лицами. Таких, как у всей королевской рати, которая в фильме задействована даже в ролях на пять минут: запущенный Данила Козловский в заношенной шапке и с перстнем на мизинце сыграл фарцовщика Давида, заскочила на пару сцен Светлана Ходченкова, также игравшая в «Конце прекрасной эпохи», согласилась на роль подай-принеси Елена Лядова, заходит в кадр три с половиной раза Валентин Самохин, удостоенный целой одной реплики. Истинный магнетизм излучает серб Милан Марич, найденный в результате мучительных проб и ворующий фильм у звездных коллег, несмотря на статус наблюдателя, то есть , по идее, не слишком заметного сказителя. В остальном столь звездный каст на вторых-третьих ролях выглядит определенным расточительством (соперничать с Маричем удается лишь Бродскому-Бесчастному).


В этом видимом единстве всех со всеми внезапно проступает какая-то бронза. Ресурсы на фильм собирали всем миром (компродукция с Польшей и Сербией), выбор сцен из жизни Довлатова - напоминает скульптурную панораму, монумент писателю хлипких состояний и серости человеческой души. Лучшие из лучших собрались, чтобы удостоить кинопамятника неприметно-важную фигуру для истории, культуры, жизненной позиции не одного поколения. Однако эта торжественность не идет этому симпатичному и правильному фильму. Казалось бы, певучая литературность языка Германа-младшего, как и киноязык, унаследованные им у великого отца, создана для симбиоза с ироничной и по-хемингуэевски лаконичной прозой Довлатова. Однако периодически случается сопротивление материала: выпадают писательские присказки, неуместно выглядит режиссерский пафос, бросаются в глаза германовские самоповторы, ранее подкосившие «Под электрическими облаками». Вроде навязчивого повторения ключевой фразы (про куклу) и сна, выступающего ключом к картине. В одном из них Довлатов возвращается на зону, где его с издевкой встречают коллеги, презирающие, как и все обыватели, неподконтрольный общей идее духовный рост.

Но самое печальное, что «Довлатов» - картина абсолютно ровная, закономерная и не пытающаяся рассказать что-то сверх того, что от нее ждут. У Германа-младшего получается ровно то кино, какое можно представить, услышав, что он решил снять про Довлатова. В его фильмографии картина также занимает будто бы заранее отведенное место. Хронологически - после оды «симпатичным, но необязательным» мечтателям 60-х в «Бумажном солдате». Художественно - где-то между кризисным «Под электрическими облаками», на котором лежит печать смерти Алексея Юрьевича Германа, и очередной репликой «Моего друга Ивана Лапшина», которого Герман-младший, кажется, переснимает из фильма в фильм, когда речь заходит про хронику одного поколения. Здесь крайне уместны атмосфера советской коммуналки, полифония, броуновское движение персонажей и диалоги невпопад. Да и Лапшин, в сущности, тот же Довлатов - большой и приятный человек, который пережил одну трагедию и пока не подозревает, что на горизонте нависла следующая. Для Довлатова, Бродского и многих единомышленников такой трагедией стала эмиграция - о ней тут говорят неприлично много, регулярно напоминая, дескать, уезжать никто не хотел бы (но пришлось).

Для самого фильма, который наверняка станет событием для российской индустрии этого года, трагедия заключается в том, что это хорошее кино, но окаменевшее, конгениальное скульптуре писателя, а не ему самому, его патентованным наблюдательности и остроумию. Демиургам хватает семи дней для сотворения мира, Алексею Герману-младшему, самому заявившему эту аналогию в сюжетном строе картины, хватило сил лишь на ладный и опрятный эскиз эпохи. Напоминать о человеческих компромиссах, впрочем, дело полезное - «совок» не умер, он просто сидит в комнате.

«Довлатов» в российском прокате с 1 марта.