Режиссер. Театр
3 июля 2011
«Умейте любить искусство в себе, а не себя в искусстве. Если вы будете эксплуатировать искусство, оно вас предаст; искусство очень мстительно. Не театр существует для вас, а вы для театра»
«Либо вы [режиссер] инициатор творчества, а мы [актеры] простой материал в ваших руках, попросту ремесленники, либо, наоборот, мы творим, а вы нам только помогаете. Иначе что же выйдет? Вы будете тянуть в одну сторону, то есть в сторону театрального внешнего зрелища, а мы в сторону психологии и духовного углубления. {} Ваше постановочное и наше актерское искусство фатальным образом уничтожают друг друга. Когда вы творите в плоскости искусства, мы должны идти в плоскость ремесла и забыть о собственной инициативе. И горе вам, если мы, артисты, захотим сами творить. Тогда от вашей постановки, мизансцены, декораций, костюмов ничего не останется. Мы потребуем другого, чего хочет наше чувство, и вы должны будете уступить нам, конечно, кроме того случая, когда вам удастся зажечь нас и повести за собой». («Моя жизнь в искусстве» Станиславский К.С)
Мейерхольд
«Ради Райх Всеволод Эмильевич пожертвовал Театром — заставил покинуть труппу великую Марию Ивановну Бабанову (она переигрывала Зинаиду Николаевну, и то, что все цветы после спектакля достаются ей, а не Райх, режиссера раздражало), расстался с Эрастом Гариным, Сергеем Эйзенштейном. В результате москвичи открыто стали говорить, что единственное, что осталось от знаменитого Театра имени Мейерхольда, — сам Мейерхольд, и смотреть в ТИМе можно только на него, пробираясь на репетиции Мастера» (1).
«Он отдал ей не только свою жизнь, но и свое искусство. Жена стала первой актрисой его театра. Конечно, в труппе не все были этим довольны. Актеры Мейерхольда были необыкновенно подвижны. Они летали по сцене как резиновые мячики. Зинаида же в сравнении с актерами театра Мейерхольда была грузна и тяжеловесна. А ведь в это же время в труппе уже была своя «звезда» – тоненькая и гибкая Мария Бабанова! Естественно, актеры невзлюбили Райх. Но уйти, в конечном счете, пришлось Бабановой. Ушел из театра и Эраст Гарин, любимый ученик Мейерхольда.
Мариенгоф рассказал об этом так: Мейерхольд задумал ставить «Гамлета», он «собрал главных актеров и кратко поделился с ними замыслом постановки.
Главный администратор спросил:
– А кто у нас будет играть Гамлета?
Не моргнув глазом, мастер ответил:
– Зинаида Николаевна.
Актеры и актрисы переглянулись.
…Один из лучших артистов мейерхольдовской труппы неожиданно спросил мэтра: – Зинаида Николаевна, значит, получает роль Гамлета по вашему принципу – ад абсурдум?
Собрание полугениев затаило дыхание. А Мейерхольд сделал вид, что не слышит вопроса этого артиста с лицом сатира, сбрившего свою козлиную бородку.
…Не получив ответа, этот артист поспешно вынул из кармана вечное перо и написал заявку на роль… Офелии.
Результат? Ну, конечно, Мейерхольд выгнал его из театра». (2)
Игорь Ильинский: «Когда я задумывался над тем, почему я ушел в 1935 году из Театра Мейерхольда, и ушел, как показали дальнейшие события, уже навсегда, то первое время мне казалось, что причиной тому послужили личные мотивы. И действительно, меня беспокоила неясность моих актерских перспектив, я ставил различные условия, хотел большей свободы для работы в кино и пр. В дальнейшем я понял, что кризис, к которому пришел Театр Мейерхольда, был главной причиной моего ухода. Через три года он неизбежно привел к закрытию театра. {} Одной из причин наступившего кризиса, мне кажется, был культ личности самого Мейерхольда, который он утверждал и утверждали его соратники с первых дней «театрального Октября».
Мейерхольд считал себя «вождем театрального Октября». Таковым его считали и многие работники театрального искусства. {} Он держался вдали от своего коллектива, да и вообще от театральных работников. Он не видел или не хотел видеть в это время новых поисков и достижений советского театра на его главном направлении. Среди актеров и ассистентов-режиссеров, его учеников, было много талантливых людей. Он вполне мог довериться им и опереться на многих из них, но он продолжал быть диктатором, стоящим выше всех.
Поэтому началась большая текучесть в театре. Сегодня уходил один, завтра другой. Давно ушли такие актеры, как Бабанова, Орлов, Мартинсон. Начал создавать свой театр Охлопков. Мейерхольд то мирился с этой текучестью, то спохватывался и пытался вернуть своих учеников.
Уходил я — Мейерхольд звал обратно недавно ушедшего Гарина. Собирался уходить Гарин — Мейерхольд звал меня вернуться в театр и т. д.
Я, как и многие другие, не был в силах ничем помочь Мейерхольду в наступившем кризисе, который он, хотя и чувствовал, но не хотел замечать, а следовательно, ничего не предпринимал для его ликвидации.
Незадолго до этого В. Э. Мейерхольд снова позвал меня обратно в театр. И я был в раздумье: вернуться в Театр Мейерхольда или идти в Малый? Я побывал у Всеволода Эмильевича и застал его и Зинаиду Николаевну в состоянии депрессии. Положение театра было плохое. {} Я вспомнил, как один из актеров театра рассказывал за несколько дней до моей встречи с Всеволодом Эмильевичем о том, как пал Театр Мейерхольда за последние годы. «Напрасно вы расцениваете положение театра, исходя из 1935 года,— говорил он.— Положение ухудшилось. Можно только мечтать о возвращении к состоянию 35-го года». Вспомнив об этом, я сказал Всеволоду Эмильевичу: «Дело ведь не в том, что вернусь я. Неделю назад ушли Гарин и Мартинсон. Надо, чтобы все вернулись. Надо и вам осознать положение театра. Мы верим вам! Кликните клич! К вам возвратятся и Охлопков, и Бабанова, и я, и Мартинсон, и Гарин, и Царев, и другие. Верните былое внимание театру. Решите, что ставить! Неужели вы, с вашими актерами, не сможете найти пьесы, которые прозвучат. Я убеждаю вас отбросить все обиды, все счеты и открыть двери возрожденного театра. Даже внешняя организационная перестройка и декларация о новых путях вашего театра привлечет к вам пристальное внимание театральной Москвы. Пусть увидят, что все мейерхольдовцы снова мобилизовались во главе с вами».(3)
Театр им. Мейерхольда, как чуждый советскому искусству, был ликвидирован в январе 1938 года.
Таиров
«Про них говорили, что у Коонен был только Таиров, у Таирова была только Коонен, и у них был единственный ребенок – Камерный театр… Александр Таиров создал этот театр прежде всего как театр Коонен. Репертуар строился в расчете на ее актерские данные. А данные у Алисы Коонен были редчайшие. Она была великой трагической актрисой, и, пожалуй, единственной трагической актрисой в русском театре. Трагедию, кроме нее, никто не играл».(2)
«Николай Михайлович Церетелли. Его имя нынче совершенно неизвестно театральной публике. Более 10 лет проработав в Камерном театре и сыграв в паре с Коонен все трагические и музыкальные роли у Таирова, Церетелли, в отличие от Алисы Георгиевны, не имел звания даже заслуженного артиста России. К сожалению, после 12 лет совместной работы Таиров и Церетелли расстались. Однажды Николай Михайлович опоздал на спектакль «Любовь под вязами», в котором играл главную роль. Первый звонок... Таиров вызывает студента Чаплыгина, срочно гримирует его, на ходу проходя с ним мизансцены и реплики. {} С третьим звонком влетает Церетелли, раздеваясь на ходу. В гримерной он видит кого-то в костюме Ибена и решительное лицо Таирова, который говорит: «Сегодня играет Чаплыгин. Вы свободны!» Церетелли бежит к секретарю и подает заявление об уходе. Таиров после спектакля видит заявление и подписывает его: «Не возражаю!»
Так расстались режиссер и первый актер, на котором держался репертуар и которого любил зритель. Тонкий, интеллигентный, в высшей степени воспитанный и дисциплинированный Церетелли безусловно имел право на снисхождение. Вызывает удивление жесткое решение Таирова. До этого поистине трагического случая Церетелли никогда не нарушал дисциплину, тем более - не опаздывал на спектакль. {} Многие осудили Таирова за жесткое решение. Каковы были его внутренние мотивы, нам никогда не узнать. Но можно предположить, что оба поступка - внешне «горячие»: один шваркнул заявление об уходе, другой мигом подписал его - у обоих не были спонтанными... Церетелли больше не нужен был Таирову. Актер, достигавший удивительной тонкости в выполнении «эстетических приемов», но скоро изживший в себе всю непосредственность и заразительность - такой актер естественно становился в театре лишним… после 1929 года Церетелли играть было нечего.
… Таиров не терпел в театре никого, кто соперничал с ним или с первой актрисой. В этом же причина и его расхода с А.Экстер: она, как и Церетелли, часто «забивала» режиссера и главную героиню. А как только Подгаецкий (Чабров) возомнил себя режиссером и самостоятельным постановщиком танцев и пантомим и стал «заявлять свои права», худрук тут же избавился от него. Как большинство режиссеров , Таиров с трудом терпел возвышение над собой и, переживая и коря себя, в концов освобождался даже от тех, кто прославлял театр и становился его символом». (4)
«Став членом партии, Августа (Миклашевская), наконец, поняла, что не слишком подкована в вопросах идейных, хромает по части теории, и решила наверстать упущенное. Никто ее не понуждал — добравшись в жизни уже до середины шестого десятка, сама изъявила желание поступить в университет марксизма-ленинизма. Не похоже, что так уж стремилась овладеть тягомотиной, которую зубрили миллионы совграждан, что собиралась таким путем сделать карьеру (таким путем? у Таирова?! Да и поздновато, пожалуй). Скорее, просто заполняла пустоты в своем распорядке дня. Глушила тоску: обделенная жизнью творческой, пыталась сублимировать это в жизни общественной. Точнее, профсоюзно-партийной, абсолютно чуждой Таирову при всей его показной любви к режиму, который платил режиссеру той же монетой. Хоть и получала Августа какие-то роли, но ни одной уровня миссис Берлинг больше ей не досталось. Да и пьески, которые вынужден был ставить Таиров, если чем и отличались, то убогой конъюнктурностью. {}
Не нашлось ей роли и в еще одном спектакле — единственном, пожалуй, достойном большого Мастера на последнем витке его жизни и творчества. «Старик» М. Горького сразу же стал гвоздем театральной афиши Москвы. В нем сыграли свои лучшие роли приглашённый Таировым знаменитый актер провинциальных театров Павел Павлович Гайдебуров (Старик) и бывшая актриса охлопковского Реалистического театра Варвара Васильевна Беленькая (Девица), уже давно (и несправедливо!) забытая. Даже небольшая роль в этом таировском шедевре принесла бы Августе несомненную радость, но ее обошли. Таиров на полном серьезе съязвил: нельзя перегружать работой на сцене студентку столь важного университета, это помешает ей овладеть теми знаниями, которые так необходимы театру. Не нашла она своего имени и в списке распределенных ролей для спектакля по пьесе Оскара Уайльда «Веер леди Уиндермир», на участие в котором не теряла надежды, даже узнав от коллег, что ей ничего не светит» (5)
Алиса Коонен: «В театре не впервые происходили собрания «творческого коллектива». Один раз, еще до войны, заседали, помнится, три дня подряд. И всегда говорили одно и тоже - что коллектив зажимают, отсутствует самокритика, Таиров подбирает репертуар сам, не обсуждает на собраниях. Что молодежь он не выдвигает, что Камерный есть театр одной стареющей актрисы - прозрачные намеки на меня. Но обычно, несмотря на несправедливые и порой хамские обвинения, все эти словеса приправлялись реверансами художественному руководителю. Иногда и мне. {} Кончалось все достаточно мирно. Таиров понимал, что маленьких актеров и активных рабочих к выступлению готовили, коллектив понимал, что без Таирова грош им цена. На этом и расходились. Хотя горький привкус все же оставался. Иногда случались выступления и совершенно неожиданные - то есть тех, от которых злой атаки никак не ожидали. Но и это проходило. Надо было работать. Александр Яковлевич не помнил долго о мелких несправедливостях, которые ему приходилось выслушивать, и почти всегда прощал актеров.
Обсуждение «Веера леди Уиндермиер» было иным. Злобная ненависть выплескивалась наружу, как нечистоты из прорвавшейся канализации. Гайдебуров, которого Таиров недавно вытащил из провинции (тот давно просился в Москву), вдруг вспомнил давние обиды, якобы нанесенные ему еще до революции. Говорил резко, по-хамски. Затем наотмашь начал хлестать секретарь парткома Чаплыгин - неплохой актер, но, развращенный властью, вообразивший, что он и есть партия, и что от ее имени он обязан уничтожать своего режиссера. Выступления членов коллектива были грубее и несправедливее, чем речи официальных чиновников. Молодые - кого Таиров выпестовал, вывел в актеры, - топтали его словно половой коврик у входной двери. Ни один выступавший не сделал даже попытки защитить нас.
Александр Яковлевич сразу же подал заявление об освобождении от обязанностей художественного руководителя театра. Но ответа он не получил: впереди были гастроли в Киев и Таллинн. И мы поехали: театр важнее всего. {}
18 мая 1949 года Александра Яковлевича неожиданно пригласили на заседание Комитета по делам искусств, где должен был обсуждаться только один вопрос: состояние работы Камерного театра. Всю ночь мы с Таировым составляли его доклад для этого заседания. Трудно описать его и мое состояние. Да еще на фоне почти всеобщего злорадства в театре и вне его. 19 мая Таиров и я вошли в кабинет начальника комитета, товарища Лебедева и были, прежде всего, удивлены составом приглашенных. Абсолютное большинство составляли актеры театра. После доклада, который Таиров сделал сбиваясь и заикаясь, часто останавливаясь (что было для него необычно), начались прения. Выступали актеры. Было видно, что их хорошо подготовили. В отличие от Таирова, они говорили уверенно и веско, по-актерски чеканя слова и придавая голосу железные ноты. Чаплыгин, Ценин, Миклашевская разными словами, но в один голос повторяли: в свете последних партийных решений, Александр Яковлевич не способен возглавлять театр. Ценин добавил еще и антисемитского душка: «Я не думаю, - сказал он, - что Таиров сможет преодолеть свою позицию, бросающую вызов театрам коренного русского направления». После заседания Таиров подал свое первое заявление об уходе из театра.
Вскоре (27 мая) было опубликовано постановление комитета по делам искусств. В нем вновь перечислялись "грехи" за все тридцать пять лет, и вывод в конце вступительной части гласил: «...в целях коренного улучшения всей творческо-производственной деятельности Московского Камерного театра... в связи с личным заявлением А.Я. Таирова освободить его от работы в театре».(4)
Эфрос
В начале 80-х годов Юрий Любимов отказался возвращаться из-за границы в СССР, был объявлен предателем родины и лишен советского гражданства. Театр на Таганке остался без признанного лидера. В 1984 году Эфросу предложили возглавить Театр на Таганке. Тем самым, казалось, будет успокоена избалованная и строптивая труппа театра, а также продемонстрирован либерализм власти по отношению к недавно опальному Эфросу. Как всегда, отдаленный от политики, Эфрос предложение принял. На этом дружеские отношения двух режиссеров оборвались.
Ольга Яковлева: «После перехода Эфроса на Таганку интрига вокруг него гуляла по театральным просторам, за ним следили: как-то он выкрутится из ситуации, сложившейся на Таганке? — и никто не прилагал усилий остановить процесс. Но помимо этого варилась мелкая интрига и внутри самого театра.
Структура театров того времени имела свои особенности. Те же чиновники далеко не все могли сделать. Даже учитывая все за и против на «весах коллективных писем», они могли или сохранить статус-кво, или оставить решения на волю самого коллектива. И тогда самые горластые, самые подлые, те, которые поднаторели в писании писем и хождении по кабинетам, — те, в общем, и побеждают. По той поговорке: кто первый прибежит и настучит, тот и прав. Конечно, те же чиновники искусно направляли «стихию» в нужном им направлении.{}
В те времена начинался экономический эксперимент — перевод театров (сначала столичных) на свободное экономическое планирование и на полное самоуправление. На собраниях обсуждались экономические схемы. По-моему, их было три — в чем их разница, я не понимала.{} Труппа сопротивлялась. На собраниях вставали озабоченные, надутые актеры и задавали вопросы: «А как же зарплата? А кто будет распределять?» {} Потом начинали выступать. Смысл выступлений заключался в одном: кто будет определять размер оплаты их труда?
Анатолий Васильевич говорил актерам примерно так: «Ребята, у вас есть художественный совет, выбранный вами. И руководители театра. Они и будут, наверное, определять. Вы предъявляете претензии, заранее предполагая, что с вами не будет приличного человека. Я вас понимаю, но пока что с вами порядочный человек. Надеюсь, вы верите, что мне нет никакого смысла вас обманывать». — «А вот если непорядочный?» — «Но я не могу с утра до вечера давать вам гарантии и каждый день клясться, что никоим образом не намерен вас обижать. И что ж вы все такие насупленные? Уж коли вы считаетесь передовым театром, каким вы и являлись на протяжении нескольких десятков лет, то и оставайтесь им».Но актеры хмурились и говорили: «Как же это — во власть одного человека отдать экономический эксперимент! Тогда нами будет руководить тот, кто управляет финансами. Начнутся увольнения». Он повторял: «Я вообще никогда не сокращал труппу. Что бы вы ни говорили, это не входит в мои планы... Любой режиссер — будь то я, Любимов, Васильев, Петров, Иванов, — все равно будет работать с талантливыми и дееспособными… А сколько там еще в труппе — мне они не мешают. Так что никто не собирается вас обижать. Но эксперимент даст вам, во-первых, свободу экономическую, вы сможете сами распределять деньги. А во-вторых, вы будете самостоятельно планировать репертуар, никто больше не будет принимать и утверждать, слава Богу, время поменялось, мы сможем сами выбирать пьесы, какие хотим. И если вы не желаете быть зависимыми — ни экономически, ни идеологически, — выбирайте схему и начинайте эксперимент. Уж кому, как не Таганке, его начинать. Тем более что во многих театрах он уже идет — в Ленкоме, еще где-то... Мне надоело вас убеждать».
Но они продолжали хмуриться и претензии не прекращались. И еще все время спрашивали (по-моему, даже рабочие сцены): «А когда приедет Любимов?» {}
Но то собрание было не последним. В январе было еще одно. И еще — самое последнее, на которое он не пришел...
Обстановка к тому времени сложилась совсем уж омерзительная. Хотя в театре репетировались две пьесы — «Гедда Габлер» и «Общество кактусов», — в большинстве своем актеры были свободны. Но когда предложили восстановить какой-то спектакль и сделать новый по Розовскому о Володе Высоцком, то они отказались, находились свои дела и планы. С одной стороны — фрондировать и поднимать пену, а с другой стороны — полное нежелание работать! {} Цеха развалены — потому что все заседают, все занимаются агитками, составлением писем, пересудами — приедет Любимов или не приедет...
И вот — это последнее собрание.
Накануне Анатолий Васильевич написал письмо труппе — о том, что больше не придет в театр: мне надоело вас уговаривать и убеждать в том, что я не желаю вам зла и не собираюсь вымещать на вас какие-то свои обиды — как порядочному человеку мне это омерзительно и оскорбительно, поэтому разбирайтесь сами. Я не очень хорошо себя чувствую, и мое письмо вам кто-нибудь прочтет. {}
Это было 12 января. Пришла в театр.{} Зал был настроен мрачно. Зачитали письмо Анатолия Васильевича. Была пауза. Но потом занялись своими делами. Актеры, насупившись, все твердили, что не перейдут на новую экономическую систему. Опять же долго-долго обсуждали, кто, чего и сколько будет распределять, и кто будет главный, кто неглавный, и как будут определяться «ценности», видимо, материальные. На них было страшно смотреть. Рисовали какие-то схемы: одна схема, другая схема — три варианта эксперимента. И в итоге опять: «А когда приедет Любимов? Когда же приедет Любимов?»
Собрание длилось долго. {} Все уходило куда-то далеко от творческого собрания в художественном коллективе. Говорили о чем угодно, кроме самого театра. {}
Зимой 1986 года пошли слухи, будто бы Любимов заявил о своем возвращении в Союз. Он ставил тогда что-то в Вашингтоне. Мне прислали вырезку из газеты, где говорилось о том, что он собирается возвращаться. На следующий день после премьеры он публично отказался, — но слух был пущен и дошел до Москвы, до театра. {} Еще в октябре в театре начали писать письма наверх, чтобы Любимову разрешили вернуться в Страну Советов. Однажды я увидела, что актеры стоят вокруг рояля на сцене и что-то там подписывают. Я спросила, в чем дело. Кто-то мне ответил: хотят вернуть Любимова.
Актеры просили начальство: мы, мол, ученики Любимова, просим вернуть нам нашего учителя из-за границы. Вот стиль: вернуть нам нашего учителя! Ну вы же чуть ли не каждую неделю разговариваете с вашим учителем. Ну так и договаривайтесь с ним. Но они опять апеллируют к власти: «верните нам». В то время, как он делает заявление, что вернется, и тут же отказывается от него. В общем, интрига крутилась. Чтобы жизнь в Москве не казалась медом...
...11 января 1987 года, после успешной премьеры «Преступления и наказания», Любимов с семьей выехал из Вашингтона в Бостон... По дороге... задержался на несколько часов в Филадельфии, где имел встречу с местными советскими эмигрантами... Отвечая на вопрос, который неизменно сопровождал его творческие встречи с подобной аудиторией: «Собираетесь ли вы вернуться в Советский Союз?», Любимов ответил: «Не знаю... А вы?» В зале раздался смех, кто-то крикнул: «Посмотрим, как вы!»
Анатолий Васильевич умер через полтора дня. Любимов же не приезжал еще очень и очень долго. Тем не менее — условия ставил, и совершенно недвусмысленные. В «Новом русском слове» на другой день после смерти Эфроса писали: «Насколько можно было понять из интервью, которое взял у Любимова корреспондент «HP Слова» Владимир Козловский («Юрий Любимов о возвращении в Советский Союз», «HP Слово» от 28 декабря 1986 г.), одним из условий, поставленных им для возвращения на Таганку, было удаление оттуда Эфроса. «Я хочу работать на старой сцене, но я не желаю видеться с господином Эфросом и вступать с ним в какие-либо контакты. — Любимов».Он объяснил свою позицию следующим образом: «Его привело Министерство культуры и навязало театру. Поэтому его поведение бестактно и непорядочно». В последующих выступлениях Любимов отрицал намерение вернуться в СССР.
Прошло два года, прежде чем он соизволил приехать. И складывается впечатление, что целью возни, затеянной в театре вокруг «возвращения учителя» и публично поддержанной самим учителем, было не столько само его возвращение, сколько вытеснение из театра — любой ценой — режиссера Эфроса». (6)
Вениамин Смехов: «В данном случае судьба припасла беду, к которой мы не были готовы… Любимов остается за границей, Эфрос соглашается взять его театр… Это как если бы Таиров перешел на место изгнанного Мейерхольда в 1938 году… Предложить (повелеть?) Мастеру войти отчимом в теплый дом, не поговорив с детьми и при живом отце… Вот что такое приказ о новом главном режиссере в марте 1984 года.
Нас вызывали, требовали забыть того, кто нас сделал актерами «Таганки», угрожали политикой, если мы плохо примем нового хозяина. В доме, где двадцать лет жили в атмосфере гласности и демократии, в каком-то судорожном раже наводился новый порядок. Нам внушали, что мы «сами по себе большие артисты», что Любимов – враг, что он нас и страну предал, что Эфрос – спаситель, что с ним «Таганка» обретет новую жизнь… и будет много званий, заграничных гастролей, квартир, заодно и ролей, и прочих атрибутов славы…
Финал. 13 января 1987 года от сердечного приступа скончался великий режиссер Анатолий Эфрос.
…Трагическую новость я узнал в Тбилиси. Старый Новый год. Празднование столетия Сандро Ахметели, новатора грузинского театра. Сегодня Сандро Ахметели, уничтоженный в 1937 году и полвека замалчиваемый благодарным потомством, – герой на празднике возрождения. Ночью после прекрасных речей хозяев и ответных – гостей из Москвы вдруг прервано течение бесед… Страшная новость, мистика, нет сил поверить… Мудрое и горькое слово сказал однокурсник Эфроса Григорий Лордкипанидзе: «То, что случилось, – это самоубийство, самоубийство великого режиссера, которое длилось три года!..»(7)
1) Зинаида Райх: Гамлет в юбке (Игорь Изгаршев)
2) Закулисные страсти. Как любили театральные примадонны (Фолиянц Каринэ)
3) Игорь Ильинский «Сам о себе». Глава XXIX - Кризис Мейерхольда
4) «Александр-Алиса. Камерный театр». Арье Элкана
5) «Театральный детектив. Коварство и любовь» Аркадий Ваксберг
6) «Если бы знать...». Ольга Яковлева
7) «Театр моей памяти». Вениамин Смехов
Персоны
Игорь Ильинский, Алиса Коонен, Юрий Любимов, Всеволод Мейерхольд, Августа Миклашевская, Зинаида Райх, Вениамин Смехов, Александр Таиров, Николай Церетелли, Анатолий Эфрос, Ольга Яковлева
© 2006-2025 kino-teatr.ru
Использование сайта kino-teatr.ru означает полное и безоговорочное согласие с условиями пользовательского соглашения