Т.Г.: – Что Вам дал Город?
Б.М.: – Я артист. К счастью, для меня моя профессия стала естественной моей жизнью. Приехав в Город в двадцать шесть лет и проработав и прожив в нем тридцать, я здесь получил все. Я был артистом по образованию – стал артистом по сути. Город для меня – театр, и я играл потрясающие роли. Стал заслуженным артистом России. Это не главное, но для актерской профессии очень важно, потому что она публична. Я не верю, и вы не верьте людям творческих профессий, которые говорят, что их не интересует успех-неуспех. Это неправда! Если тебя не интересует успех у людей, для которых выходишь на сцену и творишь, значит не надо заниматься этой профессией. Я узнал в Городе счастье быть востребованным и, простите за нескромность, необходимым… На улицах меня берут за руки люди, которых я не знаю, и говорят, как же так, почему Вы уезжаете? Не надо…
У нас на Руси, как правило, говорят о человеке хорошее, когда провожают в последний путь. Не потому, что мы черствые и плохие, нет, но как это человеку говорить, что он замечательный, такой хороший… И когда эти слова успел услышать еще при жизни, слова благодарности, признательности – это замечательно. Это все произошло со мной здесь, в Сарове.
И.Ж.:- Куда Вы едете?
Б.М.: – Я буду работать директором-распорядителем московского театра. Не спрашивайте какого, не скажу, есть такая примета в театре. Но я могу сказать вам совершенно определенно, слухи, распространяемые некоторыми средствами массовой информации, что я еду в театр Джигарханяна, не соответствуют ни малейшей действительности. Ну, вот просто рядом не ночевало.
Я еду в государственный театр. Чтобы не возникало мыслей, что я еду в более сытую жизнь, тот театр менее благополучен, чем наш, с точки зрения материальной базы, все там сложнее, труднее, очень много работы и дай Бог, чтобы мне хватило сил.
И.Ж.: – Там рыночные отношения, Ваш опыт здесь другого сорта…
Б.М.: – Да… Меня давно зовут. Первый ответ был “нет” категорически. Но это знакомые мне люди. Они наблюдали за моей деятельностью в Сарове, не так уж мы и закрыты. Мир театральный тесен. Меня помнят и как артиста, полагают, что я смогу еще и играть. Я этому очень сопротивляюсь сейчас, поскольку там очень много работы в качестве директора… Но посмотрим, будет видно…
Т.Г.: – Как Вы приехали в Город?
Б.М.: – Я – дитя большого города, бакинец. Моя первая жена, она умерла 10 лет назад – ленинградка. 1 ноября 1970 года мы приехали в Город. Это долгая история, как мы ехали сюда – Кузнецкий мост, зайти в подворотню, там книжный склад, спросить, “кто здесь Васильев”, и он дальше расскажет. Я не знал о системе закрытых городов. Утром, приехав из Баку, из отпуска, мы пришли, и я громко, как подобает мужчине, спросил: “Кто здесь Васильев!”. Люди, которые обвязывали книжки, показали мне за перегородку, а за перегородкой сидит человек, который даже не поднял головы. Я думаю, что за невежда, подхожу: “Вы Васильев?”.
Борис Смбатович выразительно склоняет голову, медленно ее поднимает и глухим “представительным” голосом изображает “Васильева”: “Вы кто?”
Смесь смеха и какой-то сюрреалистичности ситуации! “Я – Меликджанов, это – Фиалковская” – “Читать и подписывать”.
Читаем, подписываем, он дает нам бумажку с красным паровозиком, мы идем на Казанский вокзал, берем билеты. Садимся в поезд и обнаруживаем… что никто не разговаривает…
Знаете, как в поезде бывает, это же ни к чему не обязывает. А здесь тишина и на вопрос проводницы: “До конца ли Вы едете?” – ответы – “До конца, до конца, до конца”… И нас научили, что надо сказать “до конца”. И мы сказали, не понимая, до какого.
Приехали рано утром на КПП, я запомнил – лежал глубокий снег. Я не спал всю ночь в Арзамасе, потому что нас тягали то в одну сторону, то в другую, я не мог понять, куда? Приехали, отъехали, опять встали, опять поехали… И когда мы приехали, и четыре вагона оцепили солдаты с собаками, по крыше вагона затопали сапогами, и стали проверять наши полки, на которых мы сидим… первое, что я сказал жене, еще не въехав в Город: ” Галочка, мы отсюда уезжаем. Мы здесь жить не будем”.
Ощущение, что меня будут охранять с собаками, и это на всю жизнь, было неприятным. К счастью, оно развеялось через два – три часа после того, как мы въехали в Город, пошли в театр, и первый человек, который шел мне навстречу, была Марина Францевна Ковалева! И я остолбенел, потому что Марина Францевна – это “Тимур и его команда”, фильм моего детства, “Конек-Горбунок”, где она играла Царь-девицу. И “Падение Берлина”! Это же был культовый фильм со Сталиным, прилетающим в Берлин, и Борис Андреев и Марина Ковалева, которые играли людей, любивших друг друга… Мы, послевоенные дети, в них играли. И вдруг она идет мне навстречу!
А дальше был Аркадий Александрович Щербаков, начальник заставы, в “Заставе в горах”… Они стали моими друзьями. И Наум Давыдович Никомаров, блистательный, потрясающий артист. Они, артисты московских театров, играли в театре Города. Я еще несколько лет говорил, что мы уедем отсюда, но уже не так уверенно. И нам здесь было хорошо…
То есть, по-разному, конечно. Меня даже выгоняли из театра. Мотивировка была – профнепригодность. Я плохо выступал …на собраниях, я позволял себе говорить то, что я думал. Я вообще был очень конфликтным человеком. Не за себя, поверьте мне. Я никогда себе ничего не требовал. Поэтому жизнь была достаточно сложной, достаточно сложной… но и счастливой одновременно.
Я всегда был человеком активным, и мне было мало театра. Я пытался где-то еще применить себя, по своей профессии, естественно. Так я оказался в ДК им. Ленина. Вечер, посвященный 175-летию Пушкина, и меня пригласили работать режиссером. Так я организовал ТЮЗ, который просуществовал десять лет, я им руководил, и это был замечательный коллектив и ребята… Эти дети, которые уже выросли, стали мамами и некоторые бабушками, они до сих пор мои. Они были со мной, когда мне было плохо, когда мне было хорошо…
И еще неизвестно, как меня стали узнавать в Городе: по работе в театре или по работе в ДК, потому что в театре как раз тот период у меня был очень сложный. Я тогда ходил в бездарных артистах. Ну, это случается, ничего страшного в этом нет, кстати.
И.Ж.: – Обычно, когда человек только приезжает в Город, его спрашивают о первых впечатлениях. А я спрошу вас как уезжающего: что осталось для Вас секретом в этом Городе, что так и не понято вами здесь за тридцать лет?
Б.М.: – Для меня абсолютный секрет то, чем занимается Город. Я спокоен в этом смысле. Я не смогу ничего никому рассказать даже под пытками. Я живу на территории Российского федерального ядерного центра, ВНИИЭФ. Все. Больше я ничего не знаю.
И.Ж.: – Я о другом. Например, я вырос в Москве и с детства привык – сказали “да”, значит “да”, “нет” – значит “нет”. Здесь “да” может быть”да”, можете “нет”, может еще что. Я за тридцать лет не смог привыкнуть к этому, понять…
Б.М.: -Для меня непонятно, почему в таком маленьком Городе невозможно навести порядок. В семидесятые годы в стране не очень было спокойно. В городах ночью по улице ходить было небезопасно. Когда я приехал сюда, то вдруг обнаружил, что могу ходить здесь когда угодно. В ауре Города, я это подчеркиваю, не было страха. Сегодня, когда я иногда ночью прохожу по Городу, аура другая. Некий дискомфорт. Не страх, ну чего ко мне цепляться, я иду себе и иду. А вот некий дискомфорт я ощущаю…
Еще одну особенность я отметил, когда был депутатом городского Совета. Культура – после вообще всего. Ну, после всего! Когда говорить уже не о чем было, вспоминали: ах да, мы забыли, у нас еще есть культура. И я, выступая, развлекал депутатов, они почему-то очень веселились, я им говорил – я не комедийный артист, говорю о серьезных вещах. Тогда я говорил, что верю, что наступит время, и мы накормим людей колбасой, дадим им хлеба с маслом, но если мы сейчас постоянно, ежедневно не будем возделывать этот сад, который называется культура, он не вырастет сам по себе.
Я был наивен, думал, что наступит время, и я дождусь еще при моей жизни в Сарове, когда культура будет первой строкой обсуждения. Я этого не дождался. Я убежден, что нравственные ценности сами по себе в людях не взрастут. Надо помогать… И еще – здесь проволока существует, она и минус, и плюс. И мне кажется, что ее плюсы мы используем не в полной мере. Вот что для меня осталось загадкой.
“Новый город №”, 20 апреля 2000 г.
Театр – как человек: у него есть периоды подъема и спада, головокружение от успехов и депрессии, кризис среднего возраста и планы на будущее. Буквально в начале 90-х российский театр, как и все общество, растерялся: о чем говорить со зрителем и как?
В тот момент нашему драматическому театру повезло: на должность директора был назначен Борис Смбатович Меликджанов, к которому никак не подходит определение “чиновник”. Он был хозяином театра, вникал в любые мелочи. Благодаря ему в Саров стали приезжать для постановок московские режиссеры, на сцене выступали звезды кино и театра, в труппу пришли молодые актеры, которые за эти годы стали мастерами и сегодня “держат” репертуар. Это был один из золотых периодов нашего театра.
В 2000 году Борис Смбатович сложил свои директорские полномочия и по семейным обстоятельствам переехал в Москву. Сейчас он руководит театром Елены Камбуровой, который очень популярен – билеты в кассах буквально сметают.
Борис Смбатович любит саровских гостей. Мне показывают и сцену, и закулисье, знакомят с актерами и режиссерами, всякий раз добавляя: “Это журналист из моего Сарова”.
Мы беседуем в крошечном и довольно холодном кабинетике за сценой. На стенах – афиши и репертуарный план. Стол завален бумагами. То и дело звонит телефон: звезды музыкальных театров договариваются о выступлении.
- Вот уже девятый год, как вы работаете в Москве. Естественный вопрос: Борис Смбатович, вы уже москвич или еще саровчанин?
- Нет, точно не москвич. Что касается Сарова, сразу хочу расставить все точки над i: это абсолютно мой город. И останется таким до конца моих дней. Потому что тридцать лет – в общем-то лучших – прожиты в Сарове. Я там получил все! Все, что относится к моей профессии. Во-первых, я был востребованным артистом, сыграл на саровской сцене столько материала, да еще какого! И звание там получил. И стал режиссером. И даже директором, хотя, в принципе, не собирался им становиться. Ну, как-то так сложились обстоятельства. Меня однажды пригласили в городскую администрацию и сказали: “Надо!”.
- Это слово, предполагаю, произнес Геннадий Закирович Каратаев.
- Совершенно верно. К этому человеку я отношусь с огромной нежностью и уважением, и надеюсь, что и он ко мне так же. Конечно, я не знал, какой директор из меня получится, но не посмел отказаться. Я понял в тот момент, что это надо делать. Потому что я же – из труппы, из актеров, это мой дом! Большая часть моей жизни прошла в саровском театре. Полагаю, что далеко не все были рады моему назначению (я достаточно трезвый человек и отношусь к себе с определенной долей самоиронии), с некоторыми людьми отношения были не безоблачными… Подозреваю, что сейчас, когда я прихожу в саровский театр, горячее других меня обнимают те, кто сильнее всего моему назначению противились. Но все равно это люди, которых я люблю. Они все – мои, все – из меня, я чувствую их кожей.
Был у меня такой период, когда я вообще думал, что совершил грех. Грех по отношению к людям, к делу. Получилось, что я их бросил, и бросил в один из самых трудных периодов. Это меня долго мучило и угнетало. Но ведь так сложилась жизнь! Я не мог обидеть свою семью: у меня здесь жена, ребенок. Но и в Сарове – дочь, внук, и я их обожаю, люблю. По счастью, нам в семье всем хватило мудрости: ничего не разорвалось, не потерялось, любви хватило на всех. Так что половина моего сердца навсегда осталась в Сарове, а половина – здесь, в Москве. Но все же – я не москвич…
- Но московский театр вы тоже полюбили?
- Не сразу! Я вообще сначала думал, что никогда он не станет для меня родным. Это просто место работы. И когда меня спрашивали с волнением: “Ну, как ты в Москве?”, я отвечал: “Да работаю себе и работаю”. Для меня на тот момент ничего не изменилось. Напомню, что три года я отработал в Московском областном камерном театре у Валерия Якунина, а потом меня пригласила к себе Елена Антоновна. И два года я директорствовал на два театра. И там, и здесь – прекрасные актеры, хорошие люди. Но я понял, что заниматься двумя театрами сразу невозможно, надо делать выбор. И выбрал театр Елены Камбуровой, который тогда только становился на ноги. Фактически все, что вы сейчас видите вокруг себя, было создано с 2003 года: весь репертуар, пятнадцать спектаклей, – за последние пять лет. И теперь это – мой театр. Здесь абсолютно фантастические люди! Плохие не задерживаются. Был момент, когда мы притирались друг другу, и тогда попадались всякие, причем среди не актеров, а обслуживающего персонала. Инородные тела сами отсеклись. Сейчас, когда меня спрашивают, как складываются отношения с труппой театра Камбуровой, отвечаю: “Я их обожаю и люблю, они меня искренне – терпят…” (смеется).
Вы посмотрите, какие фамилии! Режиссер Иван Поповски, музыкальный руководитель Олег Синкин, бессменный аккомпаниатор Елены Антоновны, который делает все аранжировки, подает идеи. Про Камбурову можно говорить до бесконечности: как про актрису, так и про человека. Она всегда предельно деликатна, никогда не позволяет себе повысить голос. Этот театр – ее душа. В фойе – ее книги на полочках, ее куклы, сувениры. Рядом с ней хорошо! Я люблю ее Бог весть с каких времен, и когда мы познакомились в Сарове, я даже предположить не мог, что буду директором ее театра… Здесь собрались единомышленники, люди, которыми действительно движет любовь к тому, что она делает. Даже на входе билетером стоит Марьяша – будущий юрист, который все свободное время проводит с нами. Или работник сцены, который сейчас оканчивает вуз и уходит работать в КБ Сухого. Эта атмосфера накладывает отпечаток и на зрителей.
- Такие величины – и в таком маленьком здании!
- Чем талантливее люди, тем меньше амбиций. Поверьте мне, это не во всех театрах. У нас нет такого, чтобы Олег Синкин похлопывал по плечу, скажем, монтировщика. Это не принято. У нас маленький дом, и мы проводим много времени вместе, поэтому живем дружно. К нам часто приходят гости – актеры и режиссеры из театра Петра Фоменко, и все отмечают наши отношения.
- Борис Смбатович, на ваш взгляд, проблемы репертуарного театра за последние пятнадцать-двадцать лет изменились?
- Да вряд ли. Я считаю, что театр – это позитивное начало, и поэтому какие бы тяжелые проблемы он не поднимал на сцене – самые острые, больные, какие угодно, – нельзя говорить зрителю: “Ты понимаешь, как все плохо?! Пойдем, удавимся!” Зачем к этому призывать людей? Зрителю там, за стенами, тяжело и плохо, и он идет на спектакль потому, что хочет увидеть другую жизнь или другую ситуацию. Он идет, если хотите, за надеждой, за проблеском, что хоть не сейчас, но чуть позже все наладится, образуется. И какое право есть у нас говорить ему: “А здесь тоже все ужасно, посмотри!”
Я никогда не любил такой театр. И когда стал директором в Сарове, то знал, каких спектаклей не должно быть. Вспомните тот репертуар. У нас было много праздничного, хотя мы начали с “Героя” в постановке Али-Хусейна, который сначала не очень приняли зрители (но я до сих пор убежден, что это был один из лучших спектаклей в тот период), но он призывал к любви! Тогда же появились “Женитьба Фигаро”, “Хозяин-слуга” и много других хороших постановок. Мне было неинтересно копаться в грязи. Я хотел, чтобы зритель на три часа забывал о повседневной жизни.
Сегодня в театре Елены Антоновны я делаю примерно то же самое: мы ставим то, что приносит зрителю радость. И даже если он у нас всплакнет – не уйдет подавленным. А для чего же еще существует театр, как не для сильных эмоций?
- Но как же быть с тем материалом, который должен вызывать у зрителя катарсис?
- Вопрос в том, как его ставить. Я не призываю никого зарывать голову в песок, как одна известная птица. Надо понимать, зачем и для чего ты сейчас говоришь с человеком на некую тему? Что ты хочешь в нем пробудить? Ну представьте, что к вам зашел друг и говорит, что ему сейчас плохо. А ты в ответ: “Плохо? Да ты не знаешь, что такое плохо! Вот я тебе покажу, как оно, на самом-то деле!” Это ярко характеризует не друга, который пришел за утешением, а тебя самого.
- Сегодня театры ставят в условия, когда они сами должны зарабатывать себе на жизнь. Как вам новые реалии?
- Я так счастлив, что работаю в государственном театре! И хотя у нас нет безумных миллионов (нас финансирует департамент культуры правительства Москвы), но у нас – скажу от чистого сердца – прекрасный мэр. Юрий Михайлович ежегодно встречается с нами, деятелями театров, интересуется, как живем, что нам нужно, какие у нас проблемы. На эти встречи приходит весь театральный цвет Москвы: от актеров до худруков и директоров. И Лужков, кстати, всегда позитивен, при том, что пряники он не раздает. К нему всегда обращаются с просьбами, и далеко не все он удовлетворяет.
- Откройте секрет, Борис Смбатович: как стать хорошим директором?
- Не знаю. Нет никакого секрета, кроме того, что актеров надо любить. Они сложные, творческие, со своими проблемами, заботами, претензиями, но они – твои люди. И если ты их не любишь, если считаешь их за обслуживающий персонал, театра не будет
Елена Трусова
Новый город №, 7.09.2009
8 комментариев
обсуждение >>