НЕ ПРОСТО рассказать об актрисе, создавшей на сцене за тридцать лет столько незабываемых образов. К тому же выдвижение заслуженной артистки Казахской ССР Лии Владимировны Нельской кандидатом в депутаты Верховного Совета нашей республики явилось фактом и примечательным, и обязывающим взглянуть на ее творчество с общественной и гражданской позиции, раскрыть грани таланта художника и человека. Я позвонила Лии Владимировне.
— Встретиться сейчас? Да это просто невозможно: через несколько часов я вылетаю в Восточный Казахстан. — Потом тихо так, доверительно добавила: — Я ни перед одной премьерой, кажется, не волновалась так, как перед этой поездкой. С антресолей извлекла альбом, сижу, разложив десятки театральных программ, фотографии из спектаклей. Передо мной пугающе прямо встал вопрос: а что сделано за долгий путь служения искусству? Об этом просто и ответственно я должна сказать людям, назвавшим меня своим кандидатом.
Волнение ее было вполне понятно. Когда выдвигают рабочего, колхозника, ясно — они создают материальные ценности, их трудом приумножается богатство Родины. Однако наше социалистическое общество не меньшую признательность выражает и тем, кто приумножает его духовную культуру. Ведь чем выше она, тем совершеннее общество. Вот почему понятие «служение искусству» неотделимо от понятия «служение народу».
Мы все же встретились с Лией Владимировной в тот вечер перед отъездом. Она была действительно очень взволнована и все повторяла: «Что я им скажу?». В вопросе этом чувствовались и гордость, и радость, потому что она знала, о чем будет их беседа: ее — служительницы искусства и тружеников колхоза имени Ленина, чей труд для нее «святая святых». А общего у них много. Каждая новая роль для актрисы — это ведь тоже непаханое поле, которое надо не просто вспахать, а еще с любовью взрастить на нем урожай с зернами добра и подарить их людям.
Возможно, она расскажет об одной своей роли — председателя колхоза Анфисы Мининой из спектакля «Две зимы и три лета». Другая сегодня деревня, большие социальные перемены произошли в ней, и проблемы иные, чем были тогда — в трудные послевоенные годы. Но вечны и непреходящи проблемы нравственные.
Роль эта была этапной в творческой биографии актрисы, ибо вобрала в себя весь предшествующий сценический опыт, стала показателем зрелого мастерства.
Предложение сыграть Анфису Минину было для Лии Владимировны несколько неожиданным. В ее сценической жизни еще не встречались такие сильные характеры. Счастливая от предложения, она, промучившись сомнениями несколько дней после распределения ролей, все же пришла к режиссеру Мару Владимировичу Сулимову и выпалила: «Тут бы рост нужен побольше и фигура повнушительнее, да и окрик, наверное, властный. А какой из меня председатель: ни ростом, ни голосом бойких деревенских баб не вышла...».
Нам, зрителям, теперь и невозможно представить в роли председателя не Нельскую: образ вылеплен с той психологической достоверностью, которая заставляет с абсолютным доверием отнестись к нему, поверить в правоту поступков героини.
Трудно, неимоверно трудно было руководить, да что там руководить — тянуть на себе четыре военных года полуразрушенное хозяйство. Да если бы только хозяйственные вопросы решать приходилось! Жизнь ставила и посложнее задачи личного, нравственного характера. И какая нужна была внутренняя убежденность, сила духа и бескомпромиссная доброта, чтобы дать право Анфисе Мининой — простой деревенской бабе, в силу обстоятельств ставшей председателем колхоза, — распоряжаться судьбами людей села Пекашино. Села, затерянного среди северных лесов Пинеги, откуда до ближайшего города можно сплавиться только по реке. Да не просто затерянного, а задавленного тяготами войны. А когда пришло известие о Победе и начали возвращаться с фронта мужики — опора, которой так не хватало бабам, чтобы опереться в работе и доле своей женской, — и тут Анфисе Мининой выпало немало испытаний. Все так же текла Пинега, а воды-то много унесла, и люди, живущие на ее берегах, — прекрасные, сильные — изменились. И понимали, как могла Анфиса, осудив безнравственную, на ее взгляд, любовь Варвары к Михаилу, сама не принять вернувшегося с войны мужа — другому уже принадлежало ее сердце...
Да, многое не укладывалось в привычные рамки — глубокая социальная и психологическая правда послевоенных будней, судьбы людей, в которой отразилась история страны, и день наш сегодняшний.
Незаурядный нужен был талант, чтобы воплотить образ: Анфисы — не просто сценический образ, а судьбу, которая бы волновала и сегодня. Искусство «мужественной простоты», о которой говорил В. Немирович-Данченко, стало для Нельской определяющим в создании этого образа: без броской внешности, с негромким голосом, удивительной правдой жизни на сцене. Большая удача актрисы, рожденная умением выстроить свое видение характера героини — индивидуального и в то же время типичного.
«Самое главное для актера— наблюдательность. Это Горький сказал. Так вот она у вас есть. Играть вам — не переиграть». Такое пожелание оставила Нельской Ия Саввина после спектакля «Ленинградский проспект».
Алмаатинцы помнят этот спектакль на сцене республиканского русского театра драмы имени М. Ю. Лермонтова. В нем участвовали народный артист СССР Н. Д. Мордвинов и Ия Савина. Л. Нельская играла Ваську, внука Забродина (Н. Мордвинов).
«Снова блеснула в роли подростка Л. Нельская. — писали газеты.— Выразительная пластика мальчишеского поведения дана ею с предельной убедительностью». А удача объяснялась все той же наблюдательностью, умением «лепить образ с жизни». Она рассказывала с улыбкой, как изучала перед спектаклем поведение мальчишек: как они ходят, как разговаривают, а перед премьерой, почувствовав, что этого недостаточно, на полном серьезе ввязалась в беззлобную, но настоящую потасовку мальчишек во дворе. Теплые слова после спектакля сказал Н. Мордвинов Лии Владимировне за талантливое исполнение роли.
Без запаса новых впечатлений, глубокого понимания того, чем живет сегодня советский человек-труженик, не создать на сцене правдивый образ. Для Нельской это не просто слова. Это ее глубокое убеждение. Вот почему она горячо, в числе первых поддержала идею создания филиала театра в совхозе «Горный гигант». По этой же причине она не формально — «надо — значит надо», — а всегда с большим желанием встречается со зрителями вне стен театра.
«Они несут духовную культуру», — так отозвалась об актерах театра Раиса Михайловна Субботина, зам. I председателя профкома объединения по переработке пластмасс «Кзыл ту». И эти слова не казались высокопарными после ее рассказа о данной дружбе двух коллективов — театра и фирмы. Рабочие и служащие «Кзыл ту» - часто первые зрители очередной премьеры в театре. А после спектакля, прямо в зрительном зале, проходит обсуждение. Нет, пожалуй, в объединении такого цеха, где бы ни побывали актеры — со спектаклями, беседами об искусстве, принимая участие в слетах передовиков и других мероприятиях рабочего коллектива. Словом — дружба взаимообогащающая. Лия Владимировна проявляет при этом по-настоящему творческую инициативу. Хорошо знают Нельскую и всегда рады ей рабочие совхоза «Горный гигант», служащие Центрального телеграфа, земледельцы и животноводы сел.
— С этих встреч, — говорит Лия Владимировна, — выносишь для себя не только чувство глубокого удовлетворения от того, что твое искусство приносит радость людям, но и крупицы материала для своих будущих ролей: чей-то запомнившийся говорок, взгляд, жест, походка... Это очень важно, ведь, как говорят актеры, роли разные, а работать приходится с одним человеческим материалом: один рост — свой, одна фигура — своя, один голос — свой. Отсюда постоянно присутствующая опасность повториться. Из жизни надо черпать характеры. Реализм на сцене — это жизнь плюс видение ее художником.
Так рождается глубокая внутренняя похожесть ее героев на жизненных героев, и потому со сцены звучит гражданский, а неактерский пафос.
Актеры порой жалуются на разобщенность с публикой, что они не знают, кто их сегодня, например, смотрит. Лия Владимировна как-то призналась мне, что всякий раз, выходя на сцену, она «придумывает» зрители, сидящего в зале: в зависимости от спектакля, настроения и т. п. И рождается невидимый, но такой необходимый контакт, который помогает работать на сцене.
Сколь бы ни был одарен от природы художник, конкретный результат решает в конечном счете трудолюбие, и не просто трудолюбие, а неустанная творческая пытливость. Потому что сегодня социальный и нравственный опыт зрителей обязывает актера к творческому мышлению, высокой культуре исполнения. По-разному можно сыграть роль: можно произнести верно, но бесстрастно слова, положенные по тексту, а можно гореть, выполняя свой гражданский и художнический долг.
Беседуя с коллегами Нельской, слышала разные мнения о ней, что вполне естественно. Но обязательно доброжелательные. Было и такое: «Как можно себя чувствовать, когда после спектакля спрашиваешь: Лия Владимировна, как я сегодня играла? — а в ответ: Плохо. Понимаешь — плохо! Обидно, конечно, и этого не скрываешь. Ну а потом «остынешь»: по большому счету она судит, без лживо вежливых реверансов, откровенно. Это от истинного товарищества, чувства ответственности за судьбу спектакля».
Проявление бескомпромиссности, когда речь идет о творчестве, пожалуй, главная ее черта. Она и в жизни не разделяет радости и горечи на «свои» и «чужие», стремясь в сложной диалектике человеческих связей и отношений поиски добра ставить во главу.
В. П. Манихин, секретарь партийной организации театра, рассказывая о Нельской, с особой признательностью говорил о ее чувстве локтя в работе: «Свою роль — будь то эпизодическая, как в последнем спектакле «Гнездо глухаря», или ведущая, она не стремится сделать только «на себя». Чутко прислушивается к пульсу спектакля, игре партнеров».
Он называл еще и еще очень важные моменты актерского товарищества, привлекательные черты характера Лии Владимировны как человека. Мне особенно запомнилось сказанное им как бы вскользь. В месткоме Нельская вела дела секретарские. С бумагами работала, как с людьми: бережно, внимательно, чтобы порядок был. «А это и есть люди: за каждой справкой, приказом, решением месткома — повседневная жизнь человека — с радостями, огорчениями, надеждами»,— считала она.
В простоте, открытости и душевной доброте особое обаяние актрисы и человека — Лии Владимировны Нельской, стремящейся и в жизни, и со сцены вести глубокий разговор о нравственных исканиях наших современников, об истинных духовных ценностях.
...Когда уже верстался номер, позвонила Лия Владимировна, только что вернувшаяся со встречи с избирателями: «Какие это замечательные труженики и сердечные люди! Как скромно они говорят обо всем, что делают, и как велик их труд! Только и могу сказать: низкий поклон им до земли. Рассказать бы о них достойно со сцены!».
Светлана ЯГМУРОВА
"КАЗАХСТАНСКАЯ ПРАВДА" от 16 февраля 1980 г.
Мне мама - сама драматическая артистка – говорила: «Лучшей профессии, чем актриса, на земле нет. Благодаря ей ты побываешь в разных странах и эпохах, будешь разным человеком и так много проживешь, сколько не сможешь прожить и за сто лет». И это действительно так. Я была королевой и все потерявшей в этой жизни женщиной, гранд-дамой и танцовщицей, инженером и свахой, испанкой и индианкой, влюбленной девочкой времен рабства и яростной революционеркой. Все они, мои удивительные, неповторимые героини, живут во мне, и я с ними дружу, спорю, ссорюсь, я их люблю и защищаю. Так как же мне не любить театр, как не любить сцену!
Лия Нельская.
Я не люблю, когда говорят: «Вы так хорошо сыграли!» Я не играю, я - такая, какая есть! Как-то после спектакля «Танго» я говорю нашему художественному руководителю Рубену Суреновичу Андриасяну: «Как хорошо на сцене! Вот ступишь из-за кулис на эту площадку, и мир куда-то улетучился, расплылся, а ты каким-то неведомым, непонятным для себя образом находишься ТАМ. И вот она - эта чужая жизнь, по которой ты проходишь, переносишь ее коллизии не как актриса, а всеми своими клеточками, одолеваешь все. Боже, насколько же это радостно! Как там хорошо, на сцене, как хорошо!».
Лия Нельская.
ЛИЯ НЕЛЬСКАЯ: «ЛУЧШЕЙ ПРОФЕССИИ НА ЗЕМЛЕ НЕТ»
Нет, наверное, такого алматинца, который не знал бы народную артистку Казахстана Лию Владимировну Нельскую. 55 лет играет она на сцене, из них 47 - в Государственном Академическом русском театре драмы им. М. Ю. Лермонтова. В ее репертуаре более ста подростковых, острохарактерных и драматических ролей. А если говорить о спектаклях, то это "Барабанщица", "Ленинградский проспект", "Зарницы", "Тифлисские свадьбы", "Вишневый сад", "Варвары", "Победитель", "Заступница", "Две зимы и три лета", "Ретро", "Дом", "Три сестры", "Деревья умирают стоя", "Странная миссис Сэвидж", "Дорогая Памела" и многие-многие другие. Одна из самых любимых ролей Лии Владимировны -- Голда в "Поминальной молитве" Григория Горина.
- Сказать по правде, - говорит Лия Владимировна, - я и не думала, что попаду сюда, в Казахстан, и буду работать в театре, который носит теперь имя Михаила Юрьевича Лермонтова. Жила я себе тихо-мирно во Фрунзе (ныне Бишкек), училась в театральной студии, работала в Русской драме имени Крупской. И вдруг во время своих гастролей у нас алматинцы видят меня в каком-то анонсе и предлагают перейти к ним в труппу. Такое предложение было для меня лестным, так как я много слышала об их коллективе, и я согласилась. И вот я в Алма-Ате.
- И который же это был год?
- 1959-й. А дальше происходит следующее. Когда я пришла на сбор коллектива, то была страшно растеряна, потому что увидела столько индивидуальностей, столько ярких, друг на друга не похожих личностей! Люди старшего поколения помнят, конечно, таких замечательных, неповторимых актрис, как Майзель, Харламова, Трофимова, Кюн, Ярошенко. Это ведущий женский состав. А вот блистательные мужские имена: Ассуиров, Диордиев, Азовский, Зеленов, Попов – всех не перечислишь! Еще не видя их в работе, я почувствовала, что мне придется очень и очень до них тянуться. Ну, а когда в своем дебютном спектакле «Барабанщица» я столкнулась с Юрием Борисовичем Померанцевым и Аркадием Яковлевичем Заком, то просто сникла. Они были недосягаемы, они были асы, и мне предстояло сделать многое, чтобы соответствовать их уровню. Понимая это, я смотрела на их умение входить в любые сценические ситуации, наблюдала, мотала на ус. Я не могла допустить даже и мысли о провале, а потому вся собралась и сосредоточилась. И счастье, что вступление мое на алма-атинскую сцену началось с победной ноты.
- Вы имеете ввиду знаменитую «Барабанщицу»?
- Да, режиссера Александра Утеганова по пьесе Салынского. Роль юной разведчицы Нилы Снижко была моей первой работой на лермонтовской сцене, и она на много лет стала моей визитной карточкой. В самой пьесе, точнее, в ее теме, заключалась огромная потенциальная сила, поскольку страна была еще жила болью и утратами минувшей войны и так дорого доставшегося ей мира. Каждый знал, чего стоила наша Победа, и отдавал должное тем, кто внес вклад в нее, будь это даже такие неприметные люди, как моя Барабанщица. Все в постановке работало на успех спектакля. И он, успех, был реальным и безоговорочным. Вот и сейчас, почти полвека спустя, люди встречают меня и благодарят за ту мою отважную героиню, которую я сыграла. Они не знают ни ее настоящего имени, ни моей фамилии, но хорошо помнят, что звали ее Барабанщицей. И эти признания, поверьте, для меня дороже всего на свете. Ну, а что касается чисто творческой стороны, то «Барабанщица» – это тот камертон, тот ключ, говоря музыкальным языком, который дал мне возможность остаться в этом городе.
- То есть?
- Есть чисто театральное слово «пройти». Да, в театре надо пройти - пройти в коллективе, потому что здесь, как сквозь рентген, видят тебя и твое будущее - даже по способу работы. И принимают или не принимают. Сегодня, уже с высоты своих лет, могу сказать, что меня приняли. Я вошла в этот коллектив. Артисты старшего поколения многое подсказывали мне, учили, давали советы и проверяли, как и то ли я делаю. Великолепный, красивый артист Дельвин в «Якорной площади» был адмиралом и одновременно по роли моим отцом. Время от времени он говорил мне: «Да, доченька ты у меня хорошая, но вот тут надо бы сыграть вот так!» Потом мы играли вместе с Людмилой Петровной Кюн Шарлотту в «Вишневом саде», и она просиживала все мои репетиции, после чего шел разбор движений, реплик, мизансцен. Мы делили одну и ту же роль с Ниной Ивановной Трофимовой. Я смотрела на нее и восхищалась, какая это филигранная, утонченная актриса! Экспансивно-нервная, она прослеживала такие градации поведения своих героинь, что только наблюдай и запоминай! Но она не допускала сходства в нашей общей работе. «Лиечка, - говорила Нина Ивановна, - раз вы нашли это первая, я сделаю по-другому». И делала что-то блистательное.
- Такая соревновательность не обижала вас?
- Что вы! Благодаря ей я усваивала наглядный урок. Урок самостоятельности, когда подражание исключалось, и надо было думать, работать, фантазировать, действовать самой. Или -- Валентина Борисовна Харламова. Когда я начала репетировать в очередь с ней в «Нежданном друге» мадам Варнэ де Шаранс, мы были совершенно разными как по фактуре, так и по внутреннему складу. К тому же, она была народной артисткой СССР, а я - заслуженной республики. Она – старшего поколения, я - среднего. И я соблюдала безусловность пиетета. «Лия, - говорила она, - я посмотрела сцену, которую вы репетировали. Не кажется ли вам, что надо подумать над более точным вариантом?» Я слушала, пересматривала свои приспособления, придумки, что-то меняла, совершенствовала. И чувствовала - моя работа ей не безразлична! Это же относилось и к Евгению Яковлевичу Диордиеву, который нередко брался ставить спектакли и занимал меня в них. Он мог принять мое удачное предложение по сцене, хотя бы даже чужой, радостно восклицал: «О, двадцать копеек!» и тут же пускал его в дело. Он же мог сказать: «Лиечка, ты спускаешься по лестнице очень значительно. А с твоим маленьким ростом столько значительности в этой роли тебе ни к чему». И действительно, спохватывалась я, как я сама до этого не додумалась?
- Вы стеснялись их, старших?
- Поначалу конечно. Например, мы работали с Аркадием Яковлевичем Заком «Барабанщицу»! Вся игра моя там строилась на тонких переходах внутреннего состояния моей Нилы, которая вынуждена была то и дело входить в роль «немецкой овчарки». Во многих случаях переходы эти помогал мне отыскивать Зак. Придумает что-нибудь и сам радуется: «Ты попробуй, попробуй, у тебя получится!» И, где можно, подыгрывал, провоцировал на нужное действие, движения, нюансы. И если бы не он, то, может быть, такая напряженная, требующая большой внутренней собранности сцена, где моя Нила танцует перед немцами на столе, а в это время входит Федор, в которого она тайно влюблена, не была бы столь удачной.
- О, зал во время нее буквально замирал - все переживали за вашу Нилу. Зато когда острая ситуация эта получала благополучный исход, театр взрывался бурей аплодисментов. Знаю, что к этому моменту спектакля за кулисами собирались как рабочие сцены, так артисты. И даже самые что ни на есть мэтры выходили из своих гримерок, чтобы посмотреть, как ваша Нила, ловко выплясывая, обводит немцев вокруг пальца. Вы пришли, когда театром руководил…
- Алексей Иванович Лакшин. К сожалению, я не застала уже Штейна, который тринадцать лет возглавлял этот коллектив, но я видела его постановки во Фрунзе. Алматинцы гастролировали у нас постоянно, и я помню их «Порт-Артур», «Униженных и оскорбленных», «Пучину». Особенно памятным был последний приезд, во время которого и умер Яков Соломонович. После его кончины был приглашен из Ленинграда Мар Владимирович Сулимов. Режиссер высочайшей культуры, ученик Сахновского, он поставил тогда «Джордано Бруно», «Битву в пути», «Платонова». Потом какое-то время его не было, но в 69-м году он вновь принял руководство. И именно тогда в репертуаре появились этапные спектакли, один из которых «Две зимы и три лета».
- По роману Федора Абрамова.
- Совершенно верно. Время действия его, как вы знаете, относится к концу войны и первым послевоенным годам, когда надо было восстанавливать разоренную вконец деревню. И вот там, в этом спектакле, нам с Людмилой Ярошенко выпала заглавная роль Анфисы - председателя колхоза. Я, честно говоря, испугалась, пришла к Мару Владимировичу и сказала: «Ну, какой я председатель? Я маленькая, власть над людьми как таковую не люблю и не понимаю. Буду ли я убедительна в этой роли? На что Мар Владимирович ответил: «Мне не нужна красавица в цветастой шали. Мне нужна такая, как вы, маленькая, не умеющая руководить женщина». Он понял меня и так построил роль, что в спектакле возник нетипичный по тому времени руководитель – маленькая, уставшая, все понимающая и защищающая людей женщина, которая в такие трудные годы сумела руководить этим полуразрушенным хозяйством.
- То есть, это был акт доверия вам?
- Доверия и уверенности в том, что я верно прочувствую свою героиню и проживу эту роль так, как это надо. Доверие это оказывалось мне практически всегда. Режиссеры были разные – Сулимов, Лакшин, Мадиевский, Диордиев, Казимировский, Южаков, затем пришел Рубен Суренович Андриасян, который руководит театром сегодня. У всех у них своя манера работы, и каждого я пыталась понять, соразмерить свои силы с теми заданиями, которые они мне давали. Были, конечно, и слезы с моей стороны. Ну, если я играю бабушку Лермонтова в нагибинской «Заступнице», и молодой режиссер говорит мне: «Пройдите гребенкой!», а я не знаю, что это такое. На что он: «Не знаете - уходите из театра!» И от удивления и неожиданности я вышла на авансцену и сказала: «Это вы уходите из театра». Сказала, мне тут же стало плохо, у меня случился гипертонический криз. И лишь когда в кабинете главного режиссера мы разбирались потом в случившемся, этот режиссер объяснил мне, что надо было медленно пройти пошатывающейся из стороны в сторону походкой.
- Барабанщица, Анфиса, бабушка Арсеньева… Чем эти разные сами по себе роли были вам дороги?
- Наверное, тем, что в работе над ними было много сомнений и опасений. Впрочем, такое случалось всякий раз. В этом смысле роль Голды в «Поминальной молитве» тоже очень показательна. За много лет работы на сцене мне пришлось играть женщин разных национальностей, и каждая была как бы за закрытой дверью. Ну, а когда театр взялся за эту пьесу, то налета таинственности как не бывало. Ведь речь в ней шла о евреях, а они в нашем повседневье все равно, что все мы. Однако к удивлению своему мы столкнулись с terra incognita собственно народной, знакомой лишь по отдельным крупицам в литературе жизни "местечка", и я как бы растерялась. Мне надо было создать, в общем-то, собирательный образ еврейской женщины – жены, матери, хранительницы очага. Той самой, на чьих хрупких плечах столетиями выживали поколения рассеянного по земле и гонимого народа. Но как сделать ее убедительной, как донести национальный колорит? Конечно, проза Шолома-Алейхема, пропущенная через талантливое перо Григория Горина, остродраматические коллизии лихого революционного периода российской истории давали богатый исходный материал. Конечно, мне пришлось постигать особенности еврейской истории и традиции, искать иные, этнически оправданные мотивировки ее действий и поступков. Но этого было недостаточно.
- И тогда?
- Моим партнером, как вы знаете, был Лева Темкин, тоже народный артист республики, к сожалению, рано ушедший из жизни. Лева был еврей, и многое в его поведении, манере говорить, двигаться, молчать передалось ему как бы по крови. Конечно, я консультировалась, копалась в книгах и энциклопедиях, но самым главным было общение с Левой, у которого я многое позаимствовала. Спектакль, поднимающий проблемы этнического достоинства, вышел в очень ответственный для нашей республики момент. Это был как раз период декабрьских волнений в Казахстане, и хронологически далекая он нашего времени вещь эта оказалась более чем злободневной. Будоражились страсти человеческие, мысли и побуждения, а театр утверждал, что никаких межей, никаких разделений нет. Что мы все едины.
- Вы подружились с вашей героиней?
- Не то слово! Она настолько вошла в меня, что, играя сцену ее смерти, я буквально заболевала. Был даже случай, когда я слишком вникла в ситуацию и никак не могла очнуться на бутафорском одре. Настолько душа набрала состояние потусторонности, что я думала, будто я умерла. Вообще на "Поминальную молитву" я ходила не так, как на другие спектакли. Я должна была пройти в этот день до театра обязательно пешком, настроиться на нужную волну. Нет, я не боялась сбиться - я достаточно профессиональна, чтобы в случае чего сыграть, что надо, по памяти, сымитировать. Но мне хотелось погрузиться в ту доброту, которая исходила из всего существа моей Голды. Мне казалась, что у меня и глаза даже должны быть другие. Я понимала, что в них должна отражаться вся боль и вся мудрость еврейского народа.
Роли были разные – драматические и комедийные, русской и зарубежной классики, прошлых времен и современности. Но больше всего я любила спектакли, где можно было петь, играть, танцевать, фехтовать, озорничать и действовать. Это было мое. Балетмейстеры со мной не мучились, и я любила режиссеров, которые старались использовать эти возможности. С удовольствием играла испанок, индианок, и когда однажды приехали гости из Индии, то, посмотрев меня на сцене, сказали: «Вы истинная пенджабская женщина!»
- А ваша Ханума – это же целая эпоха!
- Эпоха. Я начинала играть эту роль просто ведущей артисткой, потом стала заслуженной, народной, и играла 17 лет! Выросли дети, которые еще не родились в ту пору, когда появилась «Ханума», она же - «Тифлисские свадьбы». Многие смотрели этот спектакль с московскими актерами и говорили – у вас лучше! Да и сама Москва рукоплескала нам и показывала наш спектакль по телевидению. Он, возможно, был простым и непритязательным по оформлению, но в нем было столько жизнелюбия и неподдающегося передаче юмора грузинского народа! Можно ведь понимать, чувствовать и не суметь передать. А у нас это получилось. Все смеялись, радовались, по 20 раз смотрели представления, знали все наизусть и все равно приходили снова.
- Примерно такой успех был и у вашей «Странной миссис Сэвидж». Она поставлена была на вас?
- Да, и это был мой бенефис. Им открывалась целая серия бенефисов, этой незаслуженно забытой на театре формы представления актеров в их парадном качестве.
- Пьесу вы выбирали сами?
- Нет. Это сделал главный режиссер театра и постановщик спектакля Рубен Суренович Андриасян, зная мою любовь к комедийным вещам и эксцентрике. Эксцентрика пришлась как нельзя к месту, так как героиня моя была по профессии своей актриса. И уж там, в этой роли, я порезвилась – и, пританцовывая, делала стойку на руках, играла на фортепиано. Может, конечно, чего-то не доиграла, но эта работа моя мне нравилась.
- Она в чем-то перекликается с «Дорогой Памелой».
- Но ведь это все определенная когорта людей, сходных в своем жизнелюбии, открытом, широком отношении к миру. Раздать деньги или не раздать, отдать их детям или подарить другому -- это такое состояние души, которое, может, и не всем понятно, не всем привычно. Но мне эти люди симпатичны, с ними легче и проще. К ним, кстати, относится и моя бабушка Эугения из прекрасного спектакля молодого режиссера Игоря Пискунова «Танго».
- Вы играли героинь разных возрастов. Трудно было переходить к старушкам?
- Нисколько. Я и молодая играла людей постарше, и даже сейчас в «Дяде Ване» у меня нянечка 80-ти лет. И что интересно, все эти возрастные состояния откладываются во мне. А когда это надо для какой-то роли, они выплывают вдруг из каких-то там глубин.
- Физическая форма, которой вы обладаете, потрясает многих.
- Мне кажется, это дело привычки и конституции. Я маленькая, всегда
была худенькая. Специально, чтобы «выглядеть», я ничего не делаю, но и не злоупотребляю чем-либо. За лицом особо не слежу, разве что самый необходимый макияж, ибо внешность, считаю, зависит от внутреннего состояние души. Если оно нормальное, то и я смотреться буду нормально.
- Ну, а спорт, какие-либо секции?
- Я ходила в боксерскую секцию, когда играла мальчишку-боксера. Спорт вообще вызывает у меня восхищение -- то же каратэ, таэквандо и так далее. Человеческое тело можно довести до удивительного совершенства! Я когда-то восхищалась Геной Балаевым, когда он, играя немецкого актера-клоуна, выходил на сцену и садился на шпагат. И возникало чувство благодарности, гордости за то, что драматический актер умеет это делать.
- Мне кажется, что вы тоже любите преподносить сюрпризы?
- Конечно! Был такой спектакль у нас «Время любить». Так вот там Диордиев говорил: «Может, ты еще и на руках пройдешь?» Я его дочку играла. «Могу и на руках», - отвечала я. И научилась. Но это что! А вот как в «Дядюшкином сне» я делала свою полковничиху!
- Так вас никто в ней не узнавал! Какая-то каракатица крутится по сцене, умора, да и только! Как вам удалась такая метаморфоза?
- У Достоевского написано, что моя героиня – это маленькая женщина на воробьиных ножках, вечно вертящаяся, шуршащая платьем и так далее. Что ж, партнерша моя Таня Банченко - высокая, я - маленькая. Вроде бы все как надо. Но мне этого показалось недостаточно - уж больно карикатурно описал ее Федор Михайлович! Следуя ему и не говоря ничего режиссеру Рубену Суреновичу, я пришла в пошивочный цех, согнула колени, присела, стала на полметра ниже (это при моем-то росте!) и сказала: «Сшейте мне платье на эту укороченную фигуру». Девочки рассмеялись, но сделали. Потом возник вопрос: а как же ходить мне по сцене? Стоять на примерке хорошо, а вот по сцене-то? И я по коридорам театра, когда меня никто не видел, дефилировала на полусогнутых, а точнее - присев чуть ли не на корточки. Следила, чтобы ни на миллиметр не подняться вверх. День, два, неделю, другую… Потом стала прибавлять скорость, затем научилась бегать. И когда на сдаче спектакля пошла реплика-представление: «Полковница такая-то», и я выкатилась на сцену на полметра ниже самой себя, зал грохнул. В общем хохоте я услышала ни с чьим другим не сравнимый смех Рубена Суреновича и поняла: я своей цели добилась!
- Касается ли такое радение только спортивных достижений?
- Нет, конечно. Тут игра на гитаре, аккордеоне, концертино, умение петь, танцевать… Все - туда! Люблю, когда у меня полочки заполнены, и я могу это снять в нужный момент. Материала для ролей мне хватает.
- Ну, а если говорить о нравственных критериях?
- Я всегда помню, что глупость и подлость – враг номер один таким понятиям, как любовь, дружба, мир, радость и так далее. Только добро и красота могут заставить задуматься: а так ли я живу, так ли надо, а, может, что-то переделать в себе? И когда я играю, то как бы говорю: посмотрите, может, увидите себя и свои ошибки?
- Спектакли вашего театра идут с аншлагами.
- Это действительно так, и все потому, что все эти нелегкие постперестроечные годы театр остается на уровне своих целей, своего видения мира. В нынешнее время сохранить это состояние сложно, но художественный руководитель наш Рубен Суренович Андриасян возвел это в ранг принципа. И все три поколения нашей труппы - Померанцев, Балаев, Далматова, Зубов, Капустин, Жмеренецкая, Полишкис и многие другие - делают все, чтобы главное оставалось главным. В последние годы пришла сильная группа молодых актеров, таких, как Лариса Паукова, Настя Темкина, Оксана Бойченко, Виталий Багрянцев, они играют в спектаклях главные роли, и на них, как когда-то на нас, возлагается задача нести дальше эстафету творчества, продолжать традиции старших. Хочется верить, что все в их жизни сложится хорошо, и пожелать им удач и добрых достижений. Видя, как театр работает, люди доверяют нам. Они хотят быть вместе с нами, и ничего важнее этого быть не может.
- И еще – несколько слов о себе.
- Играя на сцене, я продолжаю то, что делала в свое время моя мама. Она у меня тоже была актрисой, а брат был музыкантом. Родилась я в Ленинграде, но во время войны попала сначала в Ярославль, а потом во Фрунзе. Там окончила школу и приехала в Ленинград поступать в институт иностранных языков - очень мне нравился английский язык. И вдруг - объявление: дополнительный набор в Ленинградский театральный институт. Я схватила документы. Экзамены я сдала, но мне сказали: "Мы уже приняли пять девочек на пять мест, но вы можете приехать на следующий год, и вас возьмут без экзаменов". Я вернулась во Фрунзе и поскольку время было тяжелое, в Ленинград больше не поехала, а пошла работать в кукольный театр. После одной из радиопостановок меня пригласили во фрунзенский драматический русский театр. Там я училась в студии и уже играла в спектаклях. Дальше я переехала в Алматы, где по сей день работаю в театре имени Лермонтова. Профессию свою очень люблю. Даже не представляю, как бы иначе я реализовалась в жизни.
Людмила ВАРШАВСКАЯ-ЕНИСЕЕВА
13 апреля 2010
3 комментария
обсуждение >>