«Ледниковый период 4: Континентальный дрейф» // Завест мамонтов

ааааа


На экраны вышел «Ледниковый период 4», и в очередной раз зрители наблюдают за приключениями доисторических зверей: мамонта Мэнни, саблезубого тигра Диего и большого ленивца Сида. В этом году герои переживают континентальный дрейф, совершают морское путешествие, сражаются с пиратами и спасают популяцию хомяков. Кроме того, Мэнни сталкивается с семейными проблемами («Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!»), Диего встречает любовь в лице белой тигрицы Ширы, а Сид заботится о своей старенькой полусумасшедшей бабушке, которую ему подкинуло его злобное семейство. Никаких особенных сюрпризов для поклонников этой франшизы: все те же глобальные катаклизмы, яркие характеры, сумасшедшие спецэффекты, потрясающей красоты пейзажи, фейерверк визуальных гэгов и вербальных шуток. Возможно, специалисты оценят, что в новом фильме богаче цветовое решение, что мех животных, которым занимается на студии специальный отдел, выглядит еще более привлекательно, а новые герои (пираты) немного напоминают дизайном фильм «Ранго». Но все это, в сущности, нюансы, в которые не стоит углубляться.

По-настоящему интересно в фильме другое. Его премьера почти совпала с выходом еще одного супер-востребованного сиквела о приключениях зверей — третьего «Мадагаскара», и самым неожиданным образом эти две истории сошлись не только во времени, но и в некоторых идеях. Обе истории построены по принципу «одиссеи» (то есть сюжета о возвращении домой, который, согласно классификации Борхеса, является одним из базовых конструктов). Если «Мадагаскар» можно сравнивать с приключениями Одиссея только совсем условно, то в «Ледниковом периоде» параллели очевидны: морское странствие на плоту (льдине), ягода лотоса, которую съедает Сид на острове, встреча с сиренами и корабль-утес (если в «Одиссее» корабль превращается в утес, то здесь, напротив, ледяная глыба становится кораблем), — все эти цитаты бросаются в глаза. Однако финал у истории другой. И в «Мадагаскаре», и в «Ледниковом периоде» полноценного возвращения домой так и не случается. Лев со-товарищи, оказавшись снова в родном зоопарке, вдруг обнаруживает, что «милый дом» уже не так мил: клетки тесны, камень мал, да и вообще не хочется жить в застенках, развлекая публику. За время путешествия герои изменились, и родина потеряла в их глазах былую привлекательность.


У Мэнни и его друзей — другая проблема. Вернувшись к континенту, они обнаруживают только обломки, и дочка Мэнни, девочка-подросток по имени Персик, произносит ключевую для фильма фразу «дома больше нет». Это, конечно, не новая для франшизы идея, в каком-то смысле весь «Ледниковый период» об этом — о смене эпох, о тектонических разломах и том смещении обычного порядка, который происходит в кризисные времена. И все же в предыдущих фильмах эта тема разворачивалась довольно формально: она, с одной стороны, становилась механизмом, запускающим сюжет, с другой — источником бесконечных шуток (например, про мамонта, считающего себя опоссумом). В «Континентальном дрейфе» идея невозможности вернуться домой зазвучала иначе, куда более осмысленно и философски.

«Домой возврата нет», — утверждают авторы и «Мадагаскара», и «Ледникового периода». Мы меняемся, мир меняется, постоянства и стабильности не существует, это обман, иллюзия. Посмотрите на мир вокруг — разве он тот же, каким мы знали его 10-20 лет назад? Все сдвигается на глазах: словно в эпоху катаклизмов, как острова под водой исчезают профессии, а новые технологии кардинально меняют весь порядок жизни. Люди путешествуют, переезжают в другие страны, учат много языков, разрыв между поколениями увеличивается. И то ли еще будет. Одни предсказывают конец света через полгода, другие через 30 лет, политики прочат третью мировую и новый фашизм, экологи — истощение природных ресурсов и новый всемирный потоп... В этом смысле небесполезно подрастающим поколениям обзавестись той толерантностью к неопределенности, которую демонстрируют герои «Ледникового периода»: этот континент разрушился? Будем искать другой. И не будем привязываться к конкретной географической точке или привыкать к определенному укладу. Жизнь — это бесконечное движение.


Впрочем, отсутствие физического дома и географической родины не означает отсутствия дома как философской категории. Помимо той одиссеи, которую совершают Мэнни, Диего и Сид на льдине, есть в фильме еще одна команда путешественников: мамонтиха Элли (жена Мэнни) ведет животных через разрушающийся континент к каменному мосту. И во время этого исхода Персик (дочь Мэнни и Элли) проживает собственную, внутреннюю, одиссею. Увлеченная подростковыми гулянками и первой влюбленностью, она разругалась с отцом, отказалась от своего «я» и предала друга. Теперь ей тоже нужно вернуться домой — к семье, к близким и к базовым ценностям. И в отличие от неудавшегося возвращения Мэнни-Диего-Сида, Персик свое возвращение переживает во всей полноте.

В предыдущих «Ледниковых периодах» животные утверждали: «моя стая — это мои друзья, и другой стаи мне не нужно». Теперь авторы пошли еще дальше, сказав «мой дом там, где мои друзья, и другого дома мне не нужно». Личная лояльность — единственное, что имеет значение.

«Кто сберёг в житейской вьюге // Дружбу друга своего, // Верен был своей подруге, — // Влейся в наше торжество!// Кто презрел в земной юдоли// Теплоту душевных уз, // Тот в слезах, по доброй воле, // Пусть покинет наш союз!*». Почти навязчиво звучит в фильме «Ода к радости» (финал симфонии № 9) и, хотя обыграна она в ироническом ключе, вряд ли авторы фильма использовали Бетховена шутки ради. Ведь и сам «Континентальный дрейф» — своего рода гимн «теплоте душевных уз», духовному братству, которое важнее рода, дороже дома и надежнее континентов.

*Отрывок из «Оды к радости» Фридриха Шиллера, легшей в основу финальной части бетховенской Симфонии № 9.